– Нет, мне не нужны деньги, – выговорила наконец Даглесс. – Просто соскучилась и хотела поговорить. Надеюсь, ты вовремя закончишь статью. Пока, дорогая.
Она на мгновение прислонилась к стене будки и закрыла глаза. Кажется, сейчас опять заплачет! От природы наделенная гордостью Монтгомери, она в жизни не сделала ничего такого, чем могла бы гордиться! Три старшие сестры казались ей самим воплощением успеха. Элизабет была химиком-исследователем, Кэтрин – профессором физики, Энн – адвокатом по уголовным делам. Даглесс же, с ее жалкой работой учительницы начальной школы и длинным списком неудач с мужчинами, была отведена роль семейного шута.
Смаргивая слезы, она все же заметила, как мужчина в панцире покинул церковь и пошел по дорожке. При этом он без особого интереса посмотрел на древние надгробия и решительно зашагал к воротам.
Даглесс неожиданно выпрямилась. На дороге показался автобус, мужчина шел очень быстро, и она каким-то образом инстинктивно поняла, что он сейчас попадет прямо под колеса.
Даглесс, не задумываясь, бросилась бежать. Как раз в этот момент из-за здания церкви вышел викарий и, увидев всю сцену, тоже бросился спасать незнакомца.
Но Даглесс успела первой и, подставив абсолютно безупречную подножку из тех, которым научилась, когда играла в футбол с колорадскими кузенами, свалила незнакомца на землю и сама плюхнулась сверху. Оба заскользили поперек гравийной дорожки на его панцире, как на крошечной шлюпке. Автобус пролетел мимо. Еще секунда – и мужчине не поздоровилось бы!
– Ну как вы? – осведомился викарий, протягивая Даглесс руку, чтобы помочь встать.
– Н-ничего, – пробормотала девушка, вставая и отряхиваясь. – У вас все в порядке? – в свою очередь, спросила она незнакомца.
– Что это за непонятная колесница? – растерянно выпалил он, садясь, но не пытаясь встать. – Я не слышал шума колес. И… и лошадей тоже не было!
Даглесс и викарий молча переглянулись.
– Пойду принесу ему воды, – решил викарий, слегка улыбнувшись Даглесс, словно желая сказать: «Вы спасли его, так что теперь он ваш».
– Погодите! – завопил мужчина. – Какой сейчас год?
– Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, – недоуменно ответил викарий и, когда мужчина снова улегся на землю, нахмурился и покачал головой, после чего поспешил прочь, оставив их наедине.
Даглесс предложила руку лежащему на земле мужчине, но тот отказывался встать.
– Думаю, вам нужно сесть, – сочувственно посоветовала она, показывая на железную скамью, окруженную низкой каменной оградой. Незнакомец не пошел первым, но покорно последовал за Даглесс через открытую калитку и стал дожидаться, пока она сядет. Но Даглесс подтолкнула его к скамье. Он выглядел слишком бледным и сбитым с толку, чтобы обращать внимание на правила вежливости. – Знаете, вы просто опасны! Немедленно садитесь, а я вызову доктора. Вы нездоровы, – бросила Даглесс. И отвернулась, чтобы идти. Но его следующие слова пригвоздили ее к месту.
– Думаю, я, наверное, уже мертв, – тихо пробормотал он.
Даглесс в раздумье уставилась на него. Если он хочет покончить с собой, его нельзя оставлять одного.
– Почему бы вам не пойти со мной? – мягко спросила она. – Вам необходима помощь.
Мужчина не тронулся с места.
– Что это за карета, которая едва не сбила меня?
Даглесс шагнула к скамье и села. Если он действительно подумывает о самоубийстве, нужно, чтобы кто-то с ним поговорил.
– Откуда вы? Судя по выговору, англичанин, только такого акцента я никогда не слышала.
– Я англичанин. Что это за колесница?
– Ладно, – вздохнула Даглесс. Придется играть по его правилам. – В Англии это называется междугородный автобус. Правда, он шел слишком быстро, но, по моему мнению, единственное, с чем смирились англичане двадцатого века, – это скорость их машин. – Она смешно наморщила нос и покачала головой: – Итак, о чем еще вы не знаете? Самолеты? Поезда? – Она не против ему помочь, но у нее и своих забот полно. – Послушайте, мне действительно пора. Давайте зайдем в дом священника и попросим вызвать доктора, – предложила она, но, помедлив, передумала. – А может, следует позвонить вашей матери?
Жители деревни, разумеется, должны знать о безумце, который повсюду бегает в панцире и притворяется, будто никогда не видел наручных часов или автобуса.
– Моя мать? – едва заметно улыбнулся мужчина. – Боюсь, моя мать уже в могиле.
Может, он потерял память из-за тоски по матери?