Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
24 
– Ходил за покупками? – спросил он меня однажды дружески и без всякого интереса, а в другой раз мимоходом спросил, как мне работается журналистом. – Ты не задерживаешься слишком поздно? – спросил он. – Ты ведь знаешь, Лайза не терпит темноты.
В тот раз он ушел первым, и Лайза взмолилась:
– Никогда не говори ему, что ты тут больше не живешь. Я не хочу, чтобы он волновался из-за меня. Хватает у него и своих волнений.
Почему я съехал, бросив ее? Пожалуй, мне надоела комедия, которую все чаще и чаще разыгрывала Лайза, когда Капитан особенно долго отсутствовал. Я чувствовал, что Лайза ее разыгрывает, чтобы защитить его от упреков, и я мирился с этим, пока считал, что рано или поздно он вернется и поселится с нами. Не привык я быть под материнским крылом. До сих пор я знал лишь опеку тетки, которую ненавидел, и, пожалуй, начал смотреть на Лайзу как на псевдотетку, а не псевдомать. В присутствии Капитана я еще мог ее выносить. Капитан ведь никогда не пытался строить из себя отца. Он был искателем приключений, принадлежавшим к миру Вальпараисо, о котором я грезил ребенком, и меня, как многих мальчишек, наверное, влекла тайна, неопределенность, отсутствие однообразия – этой наихудшей черты семейной жизни.
Я не чувствую себя виноватым в том, что оставил Лайзу. Я уверен, что Капитан посылает ей деньги из того далека, где находится, и почему-то мне кажется, что там, без меня, они стареют вместе, хоть он и редко бывает теперь с нею. Я всегда недоумевал…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7
«Я всегда недоумевал». По поводу чего «недоумевал» – спрашиваю я себя, перечитывая эту повесть нашей жизни, – повесть, которую я начал писать много лет тому назад, а потом, уехав из дома, забросил. Ответа на свой вопрос я не нашел.
Из полиции мне сообщили, что Лайза находится в больнице, в тяжелом состоянии, и я поехал в тот дом, который по-прежнему нехотя называл «своим домом», чтобы проделать все нудные процедуры, какие требуются, в преддверии кончины близкого человека. Родственников, которым можно было бы перепоручить эту малоприятную обязанность, у Лайзы не было. А она чуть не погибла в нелепой дорожной катастрофе, когда переходила улицу, возвращаясь от булочника, куда раньше за хлебом ходил обычно я. Полиция нашла у нее в кармане письмо ко мне – письмо, в котором с типичной для нее заботливостью она напоминала, что надо сделать прививку от гриппа; и весть, что Лайза при смерти, на какое-то время преисполнила меня чувства вины: ведь если б я не бросил ее, за хлебом пошел бы я и ничего бы не случилось.
В больнице она велела мне, с трудом ворочая языком, уничтожить кучу писем, так как не хотела, чтобы чужие глаза читали их.
– Почему я их хранила – сама не знаю, – сказала она. – Он ведь пишет всегда уйму глупостей. – И добавила: – Только не сообщай Капитану, что я тут.
– Но если он вдруг объявится…
– Не объявится. В последнем письме он говорил, что придет, может, в будущем году, а может, и через год… – И добавила: – Будь к нему добрым. Он всегда был добрым к нам.
– А он тебя любит? – вырвалось у меня запретное слово.
– Что значит – любит. Говорят, что Бог нас любит. Если это любовь, по мне, уж лучше доброта.
Я приготовился обнаружить в доме письма Капитана, и, к своему удивлению, нашел эту неоконченную повесть – вымысел, автобиографию? – которую я тут и воспроизвел. Рукопись лежала, тщательно перетянутая резинками, под несколькими кипами писем, которые хранила Лайза в ящике на кухне, вообще-то предназначенном для салфеток и разных бесполезных предметов, вроде вышитых кружочков, употреблявшихся вместо подставок в те далекие дни.
Поначалу я даже не узнал собственного почерка – таким он был тогда четким. Теперь же, по прошествии стольких лет, после всей этой спешной работы, какую приходится выполнять низкооплачиваемому журналисту, всех этих мелких сообщений для газеты, которые я презираю в душе, мой почерк стал крайне неразборчивым.
В юности я одно время питал тщеславную надежду стать «настоящим писателем», как я себе это представлял; тогда-то я, очевидно, и написал этот фрагмент. Вполне возможно, я избрал такую форму потому, что мало знал жизнь окружающего мира, и, следовательно, это едва ли могло кого-либо заинтересовать. Должно быть, я оставил здесь этот набросок – чего? – когда внезапно и постыдно распростился с жизнью в подвале, воспользовавшись редким отсутствием Лайзы и прихватив немного денег из той суммы, что нашел у нее в спальне, – оставшегося, решил я про себя, ей хватит до следующего поступления от Капитана. Он ведь никогда еще ее не подводил, а изъятая мною небольшая мзда, подумал я, – это дележ по справедливости. Лайза, конечно, куда больше истратила бы на меня в предстоящие месяцы, а теперь, без меня, все денежки пойдут на ее личные расходы – правда, она никогда ничего зря не расходовала.
24 
