30 
Такие мысли леденили хуже, чем град, заставляли ежиться и дрожать сильнее, чем от холода. Он привык, что все те, с кем он сталкивался в жизни, оставляют привкус горечи. Ворон был порождением ненависти; ненависть создала эту тощую, словно бесплотную, смертоносную фигуру, бредущую сквозь дождь, уродливую и загнанную. Мать Ворона родила его, когда отец был в тюрьме, а шестью годами позже, когда мужа повесили за новое преступление, она перерезала себе горло кухонным ножом; потом был приют. Ворон никогда ни к кому не испытывал нежности; таким он был создан, таким представлял себя и по-своему гордился – хоть и странная то была гордость – полученным результатом: иным он быть не желал. Он вдруг испуганно подумал, что должен, как никогда раньше должен оставаться самим собой, иначе ему не спастись. От нежности ведь за пистолет не схватишься.
В одном из домов побольше кто-то оставил открытым гараж; видно было, что машину туда не ставят. Там хранились детская коляска и манеж, валялись пыльные куклы и кубики. Там Ворон и укрылся, он промерз до костей, насквозь; и только кусок льда, который он всю жизнь носил в сердце, вдруг стал оттаивать. Этот острый ледяной осколок оттаивал, причиняя невыносимую боль. Ворон приоткрыл дверь гаража чуть шире: пусть те, кто патрулирует прибрежный район, не думают, что он залез в гараж украдкой; любой прохожий мог спрятаться в чужом гараже в такую погоду; любой – только не тот, за кем охотится полиция, не обладатель заячьей губы.
Дома по прибрежной улице были не отдельные, а на две семьи: каждый дом делился гаражом на две половины. Ворон чувствовал себя стиснутым стенами из красного кирпича. И с той и с другой стороны дома доносились звуки радио. Из-за одной стены он мог слышать, как нетерпеливая рука то и дело меняет настройку, переключает станции, переходя с одних волн на другие; риторический пассаж из Берлина сменялся оперной музыкой из Стокгольма. В другой части дома по Британской национальной программе какой-то пожилой критик читал стихи. Ворон не мог не слышать, стоя там, между коляской и манежем, глядя из гаража в ночь, на черный град:
Тень является и тает, Предо мной она витает, Зрю небесные черты… Это ты?
Увы, не ты.
О Боже, если б мы могли На краткий миг, единый час, любимые, увидеть вас, Спросить, где вы, куда ушли?
Он сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, вспоминая об отце, которого повесили; о матери, перерезавшей себе горло в кухне подвального этажа; о нескончаемой череде людей, причинивших ему боль или вред. Пожилой, хорошо поставленный официальный голос читал:
И страшусь я взглядов глаз чужих, И бегу я улиц городских, И сердец, в которых нет любви.
Ворон подумал: все равно через некоторое время она пойдет в полицию; поживем – увидим. С бабами всегда так.
Всей душой зову: О, где же ты?
Он пытался снова заморозить оттаивающий кусок льда на месте сердца, чтобы оно снова стало надежным и твердым и не причиняло боли.
«Брюс Уинтон читал избранные места из поэмы Альфреда Теннисона „Мод“. На этом Национальная служба Британского радио свою программу заканчивает. Доброй вам ночи, дорогие радиослушатели».
Глава III
1
Матер прибыл в Ноттвич в тот же вечер, одиннадцатичасовым, и вместе с Сондерсом сразу же поехал в Управление полиции. Улицы были почти пусты: Ноттвич укладывался спать рано. Кинотеатры закрывались в половине одиннадцатого, и через четверть часа центр города пустел, люди разъезжались
– кто трамваем, кто автобусом. Единственная ноттвичская проститутка все еще бродила по рыночной площади, посинев от холода под своим промокшим зонтом, да пара-другая бизнесменов задержалась в холле «Метрополя», чтобы выкурить по сигаре напоследок. Машину заносило на обледеневшей мостовой. Совсем рядом с Управлением полиции, у входа в театр Матер заметил афиши «Аладдина» и сказал Сондерсу: «Моя девушка играет в этом спектакле». Он был горд и счастлив.
Начальник полиции специально приехал в Управление, чтобы встретить Матера. Информация о том, что Ворон вооружен и доведен до отчаяния, придавала розыску более серьезный характер, чем в иных случаях. Начальник полиции был толст и взволнован. Когда-то, еще до войны, он составил состояние, занимаясь торговлей; во время войны получил офицерское звание и был назначен начальником военного трибунала в Ноттвиче. Он гордился, что заработал репутацию грозы пацифистов. Это несколько сглаживало неудачи в семейной жизни, отношения с женой, которая его откровенно презирала. Поэтому он и приехал в Управление встретить Матера: будет чем похвастаться дома. Матер сказал:
30 
