100 
Иногда впереди появлялись отмели, с которых, завидев надвигающееся на них деревянное чудовище, обдававшее их диковинным ароматом потного мяса, соскальзывали в воду драконы. Драконы устремлялись к судну, а животные, выходившие к реке на водопой, пугались и убегали прочь. По вечерам они останавливались в городках и деревнях, а иной раз даже у одинокого постоялого двора, прилепившегося к берегу и поджидавшего проезжих. По утрам и вечерам путешественников кормили хлебом, иногда сыром, почти всегда тушеными или вареными овощами, поили пальмовым молоком. Спали в больших залах или в комнатах на несколько человек. Маара и Данн держались вместе. Города, как и в Гойделе, отличались друг от друга, отличались и их обитатели, вовсе и не стремясь к одинаковости, и эта неповторимость внушала интерес. По вечерам Маара и Данн часто бродили по улицам, вглядываясь в глаза встречных, иногда покупая фрукты, сласти, чтобы лучше сохранить впечатление новизны, удовлетворить интерес открывателя. Данн, случалось, настолько пристально всматривался в лица незнакомых людей, что те проявляли беспокойство и отвечали возмущенным взглядом: «Что, что тебе надо?..»
— Кого ты ожидаешь увидеть, Данн? Скажи мне, прошу тебя.
Но брат не отвечал. Иногда казалось, что он и вопроса не слышал, погруженный в свои мысли. Порой, пытаясь поддерживать контакт с ним, Маара заговаривала о чем-то, комментировала увиденное, говорила по полчаса кряду, не замечая никакой его реакции. Однако проходило какое-то время и по замечаниям Данна она понимала, что он ее слышал, запомнил и обдумал ее слова. Эти вечерние прогулки по прибрежным городам и городкам доставляли удовольствие ей, но не ему. Какое тут удовольствие, если все время он настороже, все время напряженно ожидает чего-то… И все же Маара услышала от брата однажды:
— Мне нравится гулять с тобой, Маара. Я жду этих прогулок целыми днями.
День за днем, день за днем… Иногда Данн, подсев к Мааре, показывал пальцами на палубе расстояние, пройденное этим судном, пройденное по воде, расстояние до Хелопса, до скальной деревни. Когда он чертил на досках контуры Ифрика, подходили другие пассажиры, показывали, откуда вышли они, но больше, чем Маара с Данном, не прошел никто. Иные сразу понимали, о чем речь, узнавали карту, другие вообще ничего не могли взять в толк, даже после попыток Данна объяснить им, о чем идет речь.
Чаще всего Данн находился в передней части лодки, охранял солнечную машину. Охранников было шестеро, они все время менялись. На ночь Хан оставляла у машины двоих, сама сходила на берег с пассажирами, ела и спала иногда на берегу, но чаще оставалась с охраной, то и дело проверяя ее. Конечно, дежурил ночью и Данн, и Мааре это очень не нравилось, она боялась за брата. Хан использовала Данна все активнее. Эта сухая старуха, похожая на обезьяну-переростка, всегда замечала, когда кто-то из ее стражи начинал клевать носом или надолго отворачивался от охраняемой драгоценности. Данн в этом отношении оказался безупречен. Он, казалось, мог постоянно бодрствовать и бдительно следить за машиной, за окружением. Стоя на носу, он видел все судно и заметил бы любого, кто попытался бы прокрасться к машине — и к нему. Многие интересовались таинственным приспособлением, просили Хан показать его. Иногда она соглашалась, и народ с благоговением вглядывался в большую квадратную пластину неизвестного металла, способную заставить большую лодку двигаться по воде день за днем. По поверхности пластины сновали какие-то тени, она играла радужными оттенками, как будто пробегали по ней волны, но, всматриваясь, люди удивлялись сходству этого металла с тем, из которого делались обычные кастрюли и ведра на еще недавно работавших фабриках и в еще сохранившихся мастерских.
Река вскоре совсем обмельчала, Хан самолично взялась за управление судном. Ранее она доверяла это одному из охранников, которому достаточно было удерживать лодку на курсе, ни о чем не беспокоясь и никуда не сворачивая. Теперь же она сама встала у руля, иногда резко сворачивала, выписывая по реке зигзаги, а у каждого борта поставила по двое охранников, всматривавшихся в воду, предупреждавших о мелях, отталкивавших лодку от песчаных островков. К счастью, подводных камней на реке не водилось, лишь песок, переносимый течением с места на место. День за днем, день за днем… Как будто вся жизнь прошла на этой реке, в этой большой-большой лодке — так казалось Мааре. И прибрежные гостиницы казались одинаковыми. Ни изменчивость очертаний отмелей не вносила оживления в приевшуюся монотонность, ни мечущиеся под поверхностью воды рыбины, ни драконы, как будто переселявшиеся с ними вверх по реке. Завидев лодку, драконы соскальзывали с отмелей, устремлялись за ней, затем, как будто устав, вползали на другую отмель намного выше по течению, уступая место следующим. Но затем монотонность нарушилась самым неприятным образом. Изменение все почувствовали носами. В привычные запахи реки, к которым примешивались запахи песчаной пустыни, замешалась какая-то тошнотворная гниль, сначала едва заметная, появлявшаяся и исчезавшая, затем усилившаяся. Люди прижимали платки и тряпки к носам, некоторых выворачивало наизнанку, они не отходили от борта. Вечером Хан долго совещалась с хозяином очередного постоялого двора, озирая пассажиров, поглощавших простой, скромный ужин… или решавших, стоит ли вообще к нему прикасаться. Ибо вонь здесь стояла невообразимая, несмотря на закупоренные окна и двери.
100 
