— Это ничуть не меняет дела, — строго сказала девушка. — Вы не должны были искушать слугу, к тому же иностранца, и заставлять его совершать убийство, которое…
Она замолчала.
— Которое я боялся совершить сам? — закончил за нее собеседник. — Именно это вы хотели сказать?
— Я считаю, что убийство, как и подстрекательство к убийству, — это страшный и непростительный грех.
— Но маркиз должен умереть!
— Но если он умрет и вас заподозрят в его смерти, вас… повесят.
— Меня ни в чем не заподозрят, — пробормотал он.
— Конечно, нет, — воскликнула Араминта, — ведь в убийстве заподозрят меня! Должна вам сказать, что совершенно не собираюсь умирать по вашей вине!
— Тогда я застрелю его, а если не смогу сделать это, то застрелюсь сам!
С этими словами юноша достал что-то из кармана. Араминта догадалась, что это пистолет.
— Пожалуйста… вы снова пугаете меня, — сказала она дрожащим голосом.
— Я не хотел напугать вас. Возьмете ли вы двести фунтов — даже пятьсот, если хотите, — и добавите яд в одно из блюд, которое приготовите завтра для маркиза? — Поскольку Араминта не отвечала, он продолжал: — Вы должны это сделать для меня, ведь по вашей вине это не удалось сделать Густаву.
— Вы просто смешны! — возмутилась Араминта. — И прекрасно это понимаете! Я не собираюсь убивать маркиза! Подумайте, даже если меня не повесят за это преступление, меня навсегда сошлют.
— Нет, этого не должно случиться, — признал юноша. — Что ж, наверное, мне лучше сразу застрелиться. Это решит все проблемы.
Он говорил так решительно, что Араминта испугалась уже за него.
Она почувствовала, что он может привести свою угрозу в исполнение немедленно.
Кроме страха за его жизнь, была еще угроза последующего разбирательства в магистрате, где ей пришлось бы объяснять, почему она оказалась ночью в карете наедине с незнакомым мужчиной.
— Прошу вас, отложите пистолет! — твердо попросила она. — Давайте поговорим разумно. Может быть, я смогу вам как-нибудь помочь.
— Вы поможете мне?
Араминта чувствовала, что он готов ухватиться за соломинку, чтобы только выбраться из той пропасти, в которую его завели глупость и гордость.
Мысли девушки лихорадочно метались в поисках выхода или хотя бы отсрочки.
— Дайте мне… пистолет, — сказала она, протягивая руку.
Араминта думала, что он откажется. Но на ее ладонь лег какой-то невидимый в темноте, но холодный и тяжелый предмет, который она переложила на сиденье рядом с собой, надеясь, что он не выстрелит по ошибке.
— Давайте начнем сначала, — сказала девушка. — Как ваше имя?
— Йомен. Лорд Йомен. Хотя от этого титула мне сейчас нет никакого толка!
— Меня зовут Араминта… Бувэ.
— Я уверен, вы просто красавица. Я видел вас вчера вечером и был очень удивлен: вы совсем не похожи на кухарку.
— Мы говорим о вас, — спокойно ответила девушка. — Нельзя ли как-нибудь еще достать двадцать тысяч фунтов, не продавая дома?
— Ничего другого я не могу придумать. Моему отцу уже больше семидесяти, и он очень болен. Мама моложе, но она всегда была такой хрупкой. Думаю, если родители узнают о моем проигрыше, это их просто убьет.
— Мне понятно ваше положение, — сочувственно отозвалась Араминта, думая о леди Синклер, которой еще предстояло узнать о проигрыше Гарри.
Лорд Йомен закрыл лицо руками.
— Я просто не могу вернуться домой и рассказать отцу о том, какого дурака я свалял.
— Я уверена, он поймет вас.
— Он знает, что такое долг чести, — такой долг нельзя не заплатить.
Некоторое время в карете царило молчание.
Затем лорд Йомен сокрушенно сказал:
— Если бы только Густаву удалась его вчерашняя попытка или вы оказались другим человеком! Маркиз умер бы быстро и безболезненно, а я был бы спасен!
«И Гарри тоже!» — подумала Араминта и покраснела от стыда.
— Один из нас должен умереть — или я, или маркиз, — продолжал лорд Иомен. — Когда я умру, надеюсь, маркиз не станет требовать долг чести у моих родителей. Может быть, мне удастся представить дело как несчастный случай.
— Все, что вы говорите, противно и божеским и человеческим законам. Можно ли представить себе что-нибудь более бессмысленное, чем самоубийство молодого человека из-за карточного долга! Перед вами вся жизнь, а вы хотите умереть, как трус.
— Я так и знал, что вы сочтете меня трусом.