— Вот так бы сразу, — тихо сказал Доминик, преодолел разделявший их шаг, подхватил Тэсс на руки и сел в ближайшее кресло, крепко прижимая ее к себе. Кресло скрипуче возмутилось.
— Отпусти, — Тэсс попробовала вяло отбиться. — И уезжай немедленно.
— Никуда я не уеду, — спокойно произнес он. — Плачь. Немедленно.
И Тэсс зарыдала, вцепившись пальцами в черный свитер Доминика и уткнув нос в его шею, пахнущую дорогим одеколоном.
7
Прошло не менее получаса, прежде чем Тэсс удалось немного успокоиться. Какое счастье, что команда на задании и появится еще не скоро! Неизвестно, что они подумали бы, увидев свою леди-босс в разобранном состоянии.
— Ты спровоцировал меня. — Тэсс всхлипнула и вытерла рукой глаза. Доминик сунул ей под нос неизвестно откуда взявшийся платок. — Или ты вправду так думаешь?
— Конечно нет. На тебя невозможно было смотреть, детка. Почему ты не позволяла себе плакать?
— Думала, Эрролу бы не понравилось. Это непрофессионально. — Тэсс шумно высморкалась.
Доминик поморщился.
— Боже, как все запущено. Посмотри на это с другой точки зрения: внутренняя зажатость мешала тебе работать. Теперь легче?
— Как ни странно, да.
— Ничего странного. Тебе повезло, что я умею утешать плачущих женщин!
— Предварительно доведя их до слез. Легкая победа, мистер Ригдейл. В счастливые времена ты бы так легко со мной не справился.
— Ты сама осознаешь справедливость произошедшего.
— Да, пожалуй осознаю.
— Тогда где же «спасибо»?
Тэсс очаровательно улыбнулась.
— Спасибо.
— Нет, это говорят не так, — прошептал он, — а вот так. — И, положив руку на затылок Тэсс, прильнул к ее губам.
Недавние слезы сделали поцелуй соленым и немного отчаянным. Словно освободившись от колючей боли, все время царапавшей изнутри, Тэсс поцеловала Доминика так, будто он был первым и последним мужчиной в ее жизни. Все, как полагается: глаза закрыты, чтобы навсегда это запомнить, и в какой-то миг становится тяжело дышать, пока не поймешь, что дыхание ваше стало общим. Она прижалась к Доминику, вцепилась в него, словно в спасательный круг, сама того не осознавая. Он спас ее от нее самой, и Тэсс обхватила руками его шею, скользнув мокрыми пальцами по его горячей коже. Еще ни разу в жизни она не целовалась так — так возмутительно по-настоящему.
Кресло снова протестующее заскрипело, когда мужчина и женщина чуть переменили позу, и этот громкий скрип словно дал толчок совершенно новой игре. Тэсс вскочила, и за ней стремительно поднялся Доминик; это было похоже… да, на тот самый танец на венской улице, только на людях они оба никогда не стали бы так танцевать. Опасная игра, в которой нет никаких правил, — и одежда летит по углам, виснет на привезенном оборудовании, на спинке несчастного кресла, избежавшего участи быть окончательно разломанным; руки сплетаются, тела приникают друг к другу, и совсем необязательно открывать глаза, чтобы получить Наслаждение. Наоборот, в темноте под веками прикосновения Доминика похожи на яркие вспышки, на фейерверк над собором и на свет громадных люстр одновременно. В темноте под веками можно увидеть целую галактику, которая вращается все быстрее и быстрее, все ярче и ярче и…
— Посмотри на меня.
Тэсс открывает глаза. Комната качается. Да, Земля действительно вертится, прав был тот человек, который первым это сказал, пусть это всего лишь миф, — он знал наверняка! Ах, Галилей, никогда не говоривший этих слов, может ты как-то по-другому рассказывал о своих идеях прекрасной венецианке Марине? Земля вращается вокруг Солнца, говорил ты, закрывшись с ней в спальне в средневековом доме, и еще она вращается вокруг нас… Земля вертится, и очень сложно не упасть, но упасть невозможно, потому что сильные мужские руки держат ее. И она цепляется взглядом за резкие морщинки на его лице, за изгиб его бровей, наконец за его взгляд — крепкий и внимательный — и чувствует себя так, словно падает с горы и прямо на лету растут крылья. Он падает вместе с Тэсс, теперь они едины, это насовсем, навсегда, этого никто и ничто не изменит. От этого нельзя отречься.
— Смотри на меня.
Она смотрит, потом не выдерживает и закрывает глаза — запомнить так, потом открывает их снова. Комната в старом доме в сердце древнего города, резкий дневной свет южного дня становится золотисто-дорогим, словно в сьюте «Принц Уэльский», а потом расцветает синим, алым, зеленым и наконец превращается в темно-карий — цвет глаз Доминика.