37 
Говард поймал на себе изучающий взгляд босса.
— Похоже, тебя еще что-то гложет, сынок. Я прав?
— Ровным счетом ничего, мистер Олсен, — решительно заявил Говард.
— Отлично. Читал о пропавшей девушке? Как там ее зовут, Лизи Эндрюс?
— Да, читал. Очень прискорбно. Как раз перед выходом из дома я посмотрел новости. Похоже, не остается надежды отыскать ее живой.
— Девушкам следует держаться подальше от этих клубов. В мое время они сидели по домам под материнским присмотром.
Говард потянулся за счетом, когда официантка положила его перед Олсеном. Подобный ритуал повторялся каждую неделю. В девяноста случаях из ста Олсен позволял ему оплатить счет. Когда был раздражен — платил сам.
Сегодня босс схватил счет.
— Я не хочу, чтобы Крамеры ушли, понял, сынок? Помнишь, как в прошлом году ты насолил смотрителю с Девяносто восьмой улицы? Тот, что пришел ему на замену, никуда не годится. Если Крамеры уйдут, то тебе, наверное, придется подыскать другую работу. Я слышал, мой племянничек снова болтается без дела. А ведь он не дурак, чертовски сметлив. Быть может, если он получит твое тепленькое местечко с бесплатной квартирой и высокой зарплатой, он станет уделять мне больше внимания.
— Я вас понял, мистер Олсен.
Говард Альтман был в ярости на своего работодателя, но еще больше он был в ярости на самого себя. Он все сделал неправильно. Крамеры нервничали, когда к ним явилась Каролин Маккензи. От чего? Ему бы следовало быть умнее и сразу выяснить, что их так расстроило. Альтман дал себе клятву вытрясти из них правду, пока не поздно.
«Мне нужна эта работа, — подумал он, — Нужна. И никакие Крамеры и Каролин Маккензи не заставят меня ее потерять!»
24
«Угасает надежда, что Лизи Эндрюс найдут живой», — прочитал доктор Дэвид Эндрюс бегущую строку новостей внизу телевизионного экрана. Он сидел на кожаном диване в кабинете сына, в квартире на Парк-авеню. Не в силах заснуть, он забрел в кабинет где-то перед рассветом и, должно быть, все-таки задремал, потому что вскоре после того, как стукнула входная дверь (это Грегг ушел в больницу делать обход), он вдруг понял, что укрыт одеялом, и оно аккуратно подоткнуто.
Теперь, три часа спустя, он по-прежнему находился в кабинете — то дремал, то смотрел телевизор. Надо бы принять душ и одеться, думал он, но от слабости даже не мог шевельнуться. Часы на каминной полке показывали без четверти десять. «Я все еще в пижаме, — думал он, — это никуда не годится». Он посмотрел на телевизионный экран. Что там недавно показывали? Должно быть, он это прочитал, потому что громкость была убрана.
Он нащупал пульт, который, как он помнил, положил на подушку, чтобы в любую секунду иметь возможность прибавить звук, если речь пойдет о Лизи.
«Сегодня воскресенье, — подумал он, — Прошло больше пяти дней. Что я чувствую в эту самую минуту? Ничего. Ни страха, ни горя, ни убийственной ярости на того, кто это с ней сделал. Сейчас, в эту минуту, я чувствую лишь опустошение.
Но так долго не протянется.
Угасает надежда. Не это ли я только что прочитал в строке новостей на экране? Или я все придумал? Почему фраза кажется такой знакомой?»
Из глубин памяти ворвалось воспоминание: его мать играет на пианино во время семейного праздника и все поют хором. В семье любили старые водевильные песенки. Одна из них начиналась словами: «Дорогой, я старею».
А Лизи никогда не постареет. Он закрыл глаза от нахлынувшей боли. Душевное опустошение прошло.
«Дорогой, я старею... Серебряные нити в золотистых прядях... Жизнь быстро угасает...»
«Угасает надежда...» Именно эти слова навеяли воспоминания о песне.
— Папа, что с тобой?
Дэвид Эндрюс поднял взгляд и увидел озабоченное лицо сына.
— Я не слышал, как ты вошел, Грегт, — Он потер глаза.— Ты знал, что жизнь быстро угасает? Жизнь Лизи, — Он замолчал, потом начал заново: — Нет, я ошибся. Это угасает надежда, что ее найдут живой.
Грегг Эндрюс пересек комнату, сел рядом с отцом и обнял его за плечи.
— Моя надежда не угасает, папа.
— Разве? Значит, ты веришь в чудеса. С другой стороны, почему бы и нет? Я в них тоже когда-то верил.
— Продолжай верить, папа.
— Помнишь, как твоя мама, казалось, пошла на поправку, а потом картина изменилась за одну ночь и мы ее потеряли? Вот когда я перестал верить в чудеса.
Дэвид затряс головой, стараясь привести в порядок мысли, и похлопал сына по коленке.
37 
