Последние отзывы

  5  

— Такое поведение неприлично. Серена, — заговорил он с осуждающим видом. — Теперь, когда недавнее прискорбное событие сделало меня главой семейства, я говорю об этом открыто. Не представляю себе, что подумает лорд Ротерхэм о твоих манерах.

И тут же две пары глаз уставились на него: в одних было удивление, смешанное с гневом, в других — злая насмешка.

— Да уж вам трудно такое представить! — бросил Ротерхэм.

— Что касается меня, — сварливо заговорил Доррингтон, — я считаю этот поступок моего бедного брата странным, весьма странным! Я бы предположил, что он повел себя… впрочем, так же, как всегда! Эксцентрично! Другого слова я не могу найти.

Иглшэм, и без того чрезвычайно раздраженный, тут же указал его светлости на весьма отдаленное родство того с покойным графом. Есть и другие люди, имеющие гораздо больше прав на то, чтобы быть душеприказчиками графа, заявил он. При этих словах румяные щеки лорда Доррингтона угрожающе побагровели, так что Спенборо поспешил заметить, что какова бы ни была реакция других людей, лично его вполне устраивает назначение лорда Ротерхэма.

— Как мило с вашей стороны! — бросил через плечо маркиз и подошел к Фанни, нервно переминавшейся около своего кресла.

— В чем дело? Почему вы не садитесь? — спросил он в своей обычной грубоватой манере. — Уверен, вы так же, как и любой из нас, ждете не дождетесь, пока все это закончится.

— О, да! Спасибо вам! — еле слышно вымолвила вдова. Она мельком взглянула на него, села в кресло и нерешительно продолжила: — Мне жаль, если вам не нравится происходящее. Боюсь, все это так хлопотно для вас.

— Вовсе нет. Перротт, без сомнения, позаботился обо всем. — Он помешкал и добавил еще более резким тоном: — Я должен бы разразиться соболезнованиями в ваш адрес. Простите меня, если сможете. Вежливое лицемерие не по моей части, к тому же, думаю, вы и не хотите изображать из себя безутешную вдову.

Фанни почувствовала себя раздавленной. А Ротерхэм подошел к окну, у которого сидела Серена. Воспользовавшись тем, что сэр Уильям Клейпол в этот момент отвлек внимание дочери, девушка обратилась к Ротерхэму:

— Поверь, она испытывает неподдельную скорбь.

— Исключительно из чувства долга.

— Она была искренне привязана к моему отцу.

— Допускаю. Однако Фанни очень скоро оправится. И она будет нечестна по отношению к самой себе, если не почувствует облегчения от того, что эти неестественные отношения окончились. — Он посмотрел на нее из-под густых черных бровей, и в этом взгляде сверкнула насмешка. — Да-да, ты согласна со мной, только не хочешь этого признать. Если от меня ждут речей с выражениями соболезнования, я скорее адресую их тебе. Для тебя, Серена, это действительно большая потеря.

Его голос и выражение лица не смягчились, но она знала Ротерхэма достаточно хорошо, чтобы поверить в искренность его слов.

— Спасибо. Надеюсь, буду чувствовать себя сносно после того, как… немного привыкну.

— Да, если только не совершишь какой-нибудь глупости. Хотя мне до них нет никакого дела. Не бросай на меня свои убийственные взгляды! Меня они не трогают.

— В такой день ты мог бы, по крайней мере, избавить меня от своих насмешек, — бросила она негодующе.

— Ну зачем же? Перебранка со мной помешает тебе впасть в еще большую меланхолию.

Серена не снизошла до ответа и снова отвернулась к окну. А он, равнодушный к ее пренебрежению и гневу, уселся в свое кресло и с сардонической улыбкой принялся разглядывать собравшихся.

Из шести мужчин, находившихся в комнате, он менее всего походил на человека убитого горем. Наглухо застегнутый черный костюм дисгармонировал с небрежно, как обычно, повязанным галстуком, а манере держаться не хватало торжественности, присущей остальным. Внешность не выдавала его возраста — вообще-то Ротерхэму было около сорока лет. Среднего роста, крепко сложенный, с широкими плечами, могучей грудью и мускулистыми бедрами, которым явно не шли модные в это время обтягивающие панталоны, он редко носил такую одежду, обычно его видели в высоких сапогах и бриджах. Костюмы хорошо сидели на нем, но были скроены так, чтобы он мог одеть их без посторонней помощи, и, за исключением массивного золотого кольца с печаткой, он не носил никаких украшений. Маркиз не отличался обаянием, манеры его были слишком грубы, он успел приобрести множество врагов — как и друзей — и, если бы судьба не одарила его знатностью, титулом и состоянием, он был бы просто изгнан из высшего общества. Но эти магические свойства принадлежали ему и действовали в том мире, где он вращался, словно талисманы. Негодуя по поводу его галстуков и странных манер, нельзя было их не принимать — лорд все-таки!

  5