Особенно,... 
93 
— Разве? — удивился маркиз.
— Вы сами знаете, что оскорбили. Сказали, что хотели бы вложить свои деньги в более прибыльное мероприятие.
— Да, действительно, недобрый поступок. Во всем виноват мой злосчастный характер. Боюсь, у меня никогда не было ни малейшей утонченности. И все же мне не кажется, что я убил именно эту твою надежду. Менее чем через год ты станешь совершеннолетним и сможешь сам заплатить за издание своих стихов.
— Непременно! А также, — воинственно объявил Джерард, — выберу себе в друзья тех, кого сам захочу, и стану ездить туда, куда мне хочется, и буду делать все, что мне хочется!
— Удивительная храбрость! Кстати, я когда-нибудь выбирал для тебя друзей?
— Нет! Все, что вы делаете, это выступаете против моих друзей. Вы позволили мне поехать в Брайтон, когда лорд Гросмонт просил меня поехать с ним? Нет, не позволили. Однако это еще не самое худшее. А в прошлом году, когда я приехал в середине семестра после того, как Бонапарт сбежал с Эльбы, и умолял вас разрешить мне записаться добровольцем в армию? Разве вы выслушали хоть одно мое слово? Разве дали мне разрешение? Вы…
— Нет! — прервал вдруг Ротерхэм эти словоизлияния. — Нет, не разрешил…
Приведенный в замешательство этим неожиданным ответом на свои риторические вопросы, Джерард уставился на маркиза.
— Я подумал тогда, что не очень-то ты храбр, если ты так безропотно подчинился моему запрету.
Румянец залил щеки юноши.
— Я был вынужден, — вспылил он. — Вы всегда подчиняли меня себе. Я всегда был вынужден делать так, как вы приказывали, потому что вы платили и за мое образование, и за учебу моих братьев, и за Кембридж тоже. И если бы я когда-нибудь осмелился…
— Хватит! — В этом коротком слове прозвучал такой яростный гнев, что мистер Монксли вздрогнул от испуга. Ротерхэм уже не сидел, развалившись в кресле, и на лице его не осталось и следа от насмешливого удивления. Теперь на нем появилось такое неприятное выражение, что сердце Джерарда бешено заколотилось и он ощутил подступающую тошноту. Маркиз наклонился вперед и вцепился рукой в край стола. — Я когда-нибудь использовал это обстоятельство против тебя?
— Нет, — голос юноши нервно дрожал, — нет, но… Но я знал, что это вы послали меня в Итон, а сейчас послали туда и Чарли, и…
— Это я сказал тебе об этом?
— Нет, — пробормотал Монксли, который был не в состоянии вынести прямой взгляд этих горящих гневом глаз. — Моя мать…
— Тогда как ты смеешь так говорить со мной, ты, мерзкий щенок?
— Простите меня, — пролепетал пунцовый от стыда Джерард. — Я не хотел… Конечно, я благодарен вам, кузен Ротерхэм…
— Если бы мне нужна была твоя чертова благодарность, я сказал бы тебе, что взял на себя заботу о твоем образовании. Но я в ней не нуждаюсь!
Юноша покосился на него:
— Я рад. Мне было бы невыносимо знать, что я обязан вам, особенно теперь!
— Успокойся. Ты мне не обязан. Никто из вас мне ничем не обязан. Я ничего не сделал для вас.
Джерард изумленно поглядел на лорда Ротерхэма.
— Ты удивлен, не так ли? Уж не вообразил ли ты, что меня всерьез волнует, где и как ты учишься? Ты сильно заблуждаешься. Единственное, что меня беспокоит, это то, чтобы сыновья твоего отца были такими же образованными, каким был он сам. Такими какими он хотел их видеть. И все, что я сделал, я делал только ради него. Не ради вас.
— Я… я не знал, — запинаясь, проговорил удрученный Джерард. — Прошу прощения, сэр. Я не хотел говорить то, что сказал.
— Прекрасно! — буркнул маркиз.
— Я действительно совсем не думал, что вы…
— Будет, будет.
— Да, но… Я вышел из себя. Я не должен был…
Ротерхэм усмехнулся:
— Я не настолько жесток, чтобы не простить тебя за это. Ну что ж, ты закончил перечисление всех моих прошлых преступлений? В чем состоит мое нынешнее прегрешение?
Молодой человек, который был вынужден просить прощения у своего опекуна, не знал теперь, как бросить тому в лицо свое заключительное обвинение, как сделать это со страстностью, так необходимой для того, чтобы убедить маркиза в серьезности этого упрека и в своей собственной искренности. Сейчас он попал в невыгодное положение, и понимание этого вызывало у юного Монксли скорее раздражение, чем благородный гнев. Наконец он угрюмо произнес:
— Вы разрушили мою жизнь.
Эти слова звучали гораздо эффектнее, когда он репетировал свою речь, ожидая в Зеленой гостиной. Если бы лорду Ротерхэму посчастливилось услышать их в тот момент, они могли бы вывести его светлость из состояния презрительного равнодушия и даже проникнуть в его ледяное сердце и вызвать в нем раскаяние. Но сейчас они только слегка позабавили маркиза, и, похоже, это был их единственный эффект. Джерард украдкой взглянул на своего опекуна и увидел на его лице еле заметную улыбку. Теперь, когда оно было не таким пугающе мрачным, а угрожающий блеск глаз потух, юноша мог вздохнуть свободнее, однако это не изменило его отношения к Ротерхэму. Покраснев от злости, он спросил:
93 
