162 
Вдруг маленькая и, казалось, незаметная особа появилась у входа в одну из круглых хижин, окружавших деревенскую площадь. Нора не узнала ее. Она упала на землю немного в стороне от освобожденных рабов, а мощное тело Аквази закрывало вид на то, что происходит. Вновь прибывшие отреагировали на появление женщины напряженным ропотом, а жители Нэнни-Тауна — приветственными возгласами. Казалось, они приветствуют Грэнни Нэнни, королеву. Нора с удивлением отметила, что все на площади тут же замолкли, когда маленькая женщина подала голос.
— Вот так ты вернулась, Маану, дочка!
По площади прокатился едва слышный ропот. Обращение «дочка», должно быть, являлось почетным.
— Так, как и обещала, королева Нэнни. С богатой добычей и подкреплением для племени! — В голосе Маану звучало торжество.
— А тебе удалось освободить твою сестру?
Нора затаила дыхание. Против ее воли в ней росло уважение к Маану.
Ненависть молодой женщины по отношению к баккра, связанная с ее любовью к Мансе, — значит, вот что дало ей повод спланировать целый военный поход. Маленькая девочка победила Элиаса Фортнэма.
— Да! — сказала Маану.
Норе показалось, что она подтолкнула сестру вперед. Манса снова плакала.
— Вот эта? — насмешливо спросила Нэнни. — Это жалкое маленькое существо? Неужели оно стоило стольких усилий? Но тебе лучше знать. Этот мерзавец горит в аду?
— В самом глубоком и самом темном, — сказала Маану голосом, исполненным ненависти.
— Хорошо. Завтра мы проведем церемонию, чтобы утихомирить его дуппи. А ты... Мужчины должны построить дом для тебя и твоей сестры. И твоего мужа — если ты его себе выберешь.
И снова ропот в толпе. Маану явно значительно поднялась в глазах жителей Нэнни-Тауна.
— А где же тот раб, который привел с собой белую женщину?
Нора испуганно вздрогнула, да и Аквази, казалось, был в состоянии крайнего нервного напряжения. Откуда Нэнни узнала об этом? Но, вероятно, на подходе к Нэнни-Тауну у каждого куста были глаза и уши.
Один из маронов указал на Аквази и Нору, и толпа расступилась перед ними. Нора сжалась. Она не хотела появляться перед этими людьми сейчас. Она была не готова предстать перед королевой и слушать ее резкий насмешливый голос. Тем более что выглядела она, конечно, ужасно. Ее платье было порвано, измято и пропитано потом, на ногах выступила кровь, на руках и лице были ссадины и царапины. Ее волосы влажными, грязными и спутанными прядями окружали изможденное лицо. Нора хотела спать или... умереть, если так должно было случиться. Но она не хотела быть развлечением для этой королевы.
Один из воинов — не Аквази — резко поднял ее. Аквази уже стоял перед Грэнни Нэнни.
— Это я! — сказал он гордо. — Я хочу ее, я всегда хотел ее. И это я убил ее хозяина.
— Ты убил баккра? — В голосе Нэнни читалось явное уважение.
Она знала, что у большинства рабов существовал священный страх поднять руку на ненавистных хозяев.
Аквази кивнул.
— Мы сделали это вместе, — пояснил он. — Но именно я отделил его голову от туловища. От того, что еще оставалось. Поэтому женщина принадлежит мне.
Нора похолодела от страха.
— Об этом можно поспорить, Аквази, — сказала Нэнни. — Добыча здесь принадлежит всем, и обычно пленных мы не берем.
— Разве в твоем городе запрещено держать рабов? — осведомился Аквази. — Ты ведь из племени ашанти.
Нэнни громко выдохнула.
— Я была из племени ашанти, — поправила она его. — И это правда, что мы всегда держали рабов. Мы жили торговлей рабами. Но это — мое племя. И до сих пор оно рабов не держало.
У Норы зародилось что-то похожее на надежду. Если Нэнни отрицает рабство...
— Потому что это запрещают боги? — насмешливо спросил Аквази. — Как обычно заявлял наш колдун-обеа?
Нэнни засмеялась. Ее смех был похож на крики птиц в джунглях.
— Боги меня не волнуют, — сказала она. — Они делают свои дела, а я — свои. Но мы здесь все — одно племя. Оно принадлежит мне, Квао, Кудойе и Аккомпонгу. Горы здесь слишком малы для множества племен. Если мы будем воевать друг с другом и захватывать рабов, мы будем слабыми. Поэтому мы больше не отсылаем никого назад, даже за выкуп. Это ослабляет нас.
Нора потеряла остатки мужества. Словами Нэнни говорила стратегия, а не человечность, и, уж конечно, не принципиальное отрицание рабства.
— Она — белая, — сказал Аквази.
162 
