Особенно,... 
22 
В подвале сильно пахло пролитым вином; поднявшись на ноги и оторвав башмак от липкого пола, Джулио спросил:
— Что здесь произошло?
— Я разлила целый кувшин вина. Твой отец меня убьет!
— Я скажу, что это я его уронил, — сказал Джулио и повторил: — Я люблю тебя!
Не обращая внимания на его слова, Кармина продолжала твердить свое:
— Я не могу здесь оставаться. Я уеду в Аяччо. Там тоже можно пойти в услужение.
— Не уходи. Я не могу допустить, чтобы ты принадлежала другим мужчинам!
— Что тебе нужно? — прошептала Кармина.
— Будь моей! Сейчас! Всегда! Дино — кусок мертвого дерева, сухарь, ему бы податься в монахи, тогда как я схожу от тебя с ума! Вспомни, разве тебе было плохо со мной?
Он смотрел на нее голодным взглядом, взглядом пылкого юнца, впервые дорвавшегося до плотских удовольствий.
«Мне было хорошо, потому что я думала, что ты — Дино», — хотела ответить Кармина.
Теперь, когда она знала, что старший из братьев никогда ее не полюбит, ей оставалось поверить в то, что несмотря на свой подлый обман, Джулио всецело предан ей и не может думать ни о ком другом.
Когда Кармина ощутила исходящий от его тела жар, когда его рука осторожно потянулась к ее шнуровке, а после мягко коснулась груди, она закрыла глаза и перестала сопротивляться.
Дино оскорбил ее, унизил, отверг. И она не могла отомстить ему иначе, чем сблизившись с его братом, отдав себя тому, кто ее желал.
За стенами дома царило слепящее послеполуденное пекло, тогда как в комнате притаилась смерть и ее спутницы — ладан, святая вода, причитания, осторожный шепот и горькие вздохи.
Бьянка сидела у гроба, в котором лежал Амато, на мертвом лице которого не отражалось ни одного чувства, ни единой мысли. Иногда по его спокойному лицу скользили тени, и тогда казалось, что он шевелится и дышит, однако его грудь не вздымалась, ресницы не трепетали.
На Бьянке было черное платье, оттенявшее матовую белизну ее кожи и прозрачную голубизну глаз. Она выглядела растерянной, поникшей. Казалось, с нее слетел легкий и яркий, как пыльца на крыльях бабочки, слой легкомыслия и кокетства.
На кухне мать распоряжалась приглашенными по случаю подготовки поминок женщинами. Временами в комнату заходил кто-то из соседок или братьев, но в основном Бьянка проводила время наедине с мертвым телом, и это мрачное одиночество усугубляли мысли о невысказанной тайне, тайне, которая была не до конца понятна даже ей самой.
Она сидела, окутанная дымкой печали, когда услышала позади шаги. Кто-то вошел в комнату; обернувшись, Бьянка с облегчением увидела, что это Данте. Данте, а не Джулио, который не скрывал торжества по поводу того, что этот, совсем недавно похвалявшийся своими подвигами молодой офицер превратился в кусок гниющего мяса, и досады на то, что их дом стал похож на склеп.
Бьянка грустно улыбнулась брату. Они были младшими в семье, к тому же погодками, и она понимала его лучше, чем старших братьев. В детстве они с Данте нередко вместе проказничали и покрывали проделки друг друга.
Бросив взгляд на дверь, она быстро прошептала:
— Данте! Я должна кое в чем признаться. Я не могу рассказать об этом ни родителям, ни Дино, ни тем более Джулио. Пообещай, что не выдашь!
Он сел рядом, скрестил пальцы, поднес их к губам и сказал:
— Говори!
Когда она умолкла, Данте привстал от изумления.
— Ты решила сбежать из дому с Амато Форни?! О чем ты думала? Что на тебя нашло? Отец убил бы тебя, если б узнал!
Бьянка уставилась на лицо мертвеца и промолвила:
— Мне безумно жаль, что он умер, но я не могу оплакивать его так, как иная девушка оплакивала бы своего возлюбленного. Вернувшись домой, я поняла, что ошиблась. Стало быть, Андреа Санто спас мою честь.
— Ты должна молчать об этом, ты все равно ему не поможешь.
— Расскажи, что с ним случилось, куда его повели?
— Не знаю. Думаю, жандармы забрали Андреа в Аяччо, но если его осудят по-настоящему, то, наверное, отправят на материк.
— Он что-нибудь говорил?
— Он сказал, что они с Амато повздорили, и Амато его оскорбил, однако не мог толком назвать ни причины ссоры, ни объяснить, как и почему он там оказался. Мне кажется, ему никто не поверил.
— Значит, его накажут? Надежды на оправдание нет?
— Думаю, да, — ответил Данте и заметил: — Этот парень всегда казался мне неудачником.
22 
