129 
Барнс тихонько посмеивается. Я тоже смеюсь – без всякого конкретного акцента.
– Через пятьдесят минут, – говорит он и вешает трубку.
Когда я разворачиваюсь от окна, Франциско наблюдает за мной. Его ресницы кажутся еще длиннее.
Сара ждет меня.
– Они везут нам завтрак, – говорю я. На сей раз по-миннесотски напрягая гласные.
Солнце вот-вот начнет карабкаться вверх, понемногу подтягиваясь через подоконник. Я оставляю заложников, Бимона и Франциско дремать перед Си-эн-эн. Выхожу из кабинета и на лифте поднимаюсь на крышу.
Тремя минутами позже, сорок семь в остатке. Все практически готово. Я спускаюсь в вестибюль по лестнице.
Пустой коридор, пустая лестница, пустой желудок. Кровь громко пульсирует в ушах – гораздо громче, чем звук моих шагов по ковру. На площадке третьего этажа я останавливаюсь и выглядываю на улицу.
Народу прилично – для этого времени суток.
Я думал наперед – и потому забыл о настоящем. Настоящего нет и никогда не было – есть и будет только будущее. Жизнь и смерть. Жизнь или смерть. Это, доложу вам, вещи серьезные. Гораздо серьезнее, чем звук шагов. Шаги – это такая ерунда по сравнению с вечным забвением.
Я успел сбежать на полпролета и как раз сворачивал, когда услышал шаги и понял, насколько они неправильные. Неправильные потому, что это были бегущие шаги, а в этом здании бегать никто не должен. По крайней мере, не сейчас. Когда в запасе еще сорок шесть минут.
Обогнув угол, Бенджамин остановился.
– Что случилось, Бендж? – спросил я спокойно.
Мгновение он изучал меня взглядом. Тяжело дыша.
– Где ты был, мать твою? Я нахмурился:
– На крыше. Я...
– На крыше Латифа, – обрезал он.
Мы буравили друг друга взглядом. Он дышал через рот – от напряжения и ярости.
– Послушай, Бендж. Я просто сказал ей, чтоб спускалась в вестибюль. Скоро привезут завтрак...
Но докончить я не успел. В каком-то злобном порыве Бенджамин одним движением вздернул свой «Штейер» к плечу и вжался щекой в ложе; пальцы, сжимавшие автомат, подрагивали от напряжения.
А вот ствол куда-то исчез.
«Как такое может быть? – удивился я про себя. – Как ствол “Штейера” – длина четыреста двадцать миллиметров, шесть нарезов с правым ходом – мог просто так взять и исчезнуть?»
Ну конечно же, не мог. И никуда не исчезал.
Я просто смотрел прямо в него.
– Ты! Козел вонючий! – сипит Бенджамин.
Я стою на месте, уставившись в черную дыру.
Осталось всего сорок пять минут, и сейчас – давайте посмотрим правде в глаза, – пожалуй, самое неудачное время обсуждать такую большую, такую обширную и такую многогранную проблему, как Предательство.
Я предлагаю ему – надеюсь, достаточно вежливо – перенести обсуждение на какое-нибудь другое время, но Бенджамин считает, что лучше покончить с этим сейчас.
«Козел вонючий». Это его формулировка повестки дня.
Часть проблемы заключается в том, что Бенджамин никогда не доверял мне. Подозрения на мой счет возникли у него с самого начала, и теперь он хочет, чтобы я узнал о них – на тот случай, если у меня вдруг возникнет желание вступить с ним в полемику.
По его словам, все началось с моей военной выучки.
Да что ты, Бенджамин? В самом деле?
Да, в самом деле.
Той ночью Бенджамин никак не мог уснуть и все глядел в потолок своей палатки, удивляясь, как это умственно отсталый миннесотец вдруг насобачился разбирать М-16, причем вслепую, в два раза быстрее остальных. Дальше – больше. Бенджамин стал обращать внимание на мой акцент, на мою манеру одеваться, на мои музыкальные пристрастия. И как это я умудрялся накрутить столько миль на «лендровере», когда всего лишь ездил за пивом?
Все это, конечно, ерунда, и до сего момента Рикки запросто мог отбить любое обвинение.
Но у проблемы имелась еще одна часть – откровенно говоря, на сей момент гораздо более серьезная, – и заключалась она в том, что Бенджамин решил побаловаться с телефонной станцией как раз во время моего разговора с Барнсом.
Сорок одна минута.
– Ну и что дальше, Бендж?
Он плотнее прижимает щеку к автомату, и я вижу, как кровь отливает от пальца на спусковом крючке.
– Собираешься пристрелить меня? Прямо здесь? Что, вот так вот возьмешь и надавишь на спуск?
Он облизывает губы. Он знает, о чем я сейчас думаю.
Он слегка дергается, а затем отодвигает лицо от «Штейера», не сводя с меня расширенных глаз.
– Латифа, – зовет он через плечо. Громко. Но недостаточно. Похоже, у него что-то неладно с голосом.
129 
