141 
— Тай в данный момент прикован к постели лихорадкой, но он в сознании и счел необходимым прислать вам вещи и служанку.
— Его лихорадка не опасна? — с тревогой спросила Имоджин.
— Насколько мне известно — нет.
— А… он ничего не говорил про меня?
— Он приказал отослать сюда ваши вещи.
— И все? — Имоджин не знала, к худу это или к добру.
— Он послал мне отдельный приказ. Вам запрещено под каким-либо видом покидать стены этого замка. — Он вдруг улыбнулся. — По крайней мере можно быть уверенным, что он не убьет вас в приступе ярости!
— Спасибо… — пролепетала Имоджин.
— И я не думаю, что он поколотит вас в полную силу, Имоджин. Тай прибегает к телесным наказаниям лишь в тех случаях, когда твердо уверен в их пользе.
— Она действительно будет, если ему от этого станет легче. — Ее отнюдь не обрадовал тот факт, что Реналд считает физическую расправу над ней чем-то само собой разумеющимся.
— Имоджин, дайте ему время, — засмеялся Реналд. — Вот увидите, он вас простит!
Имоджин постаралась найти утешение в его словах. Ведь Реналд знает Фицроджера лучше всех, и она готова была вытерпеть любую взбучку, если это станет ценой ее прощения.
Имоджин вспомнила, что на душе ее все еще лежит смертный грех — лживая клятва. Но сейчас у нее не было нужды в покаянии. Клятва больше не была лживой, а Ланкастер отправился на тот свет. Все, что ей требовалось, — так это священник.
Она немного приободрилась, встала с постели и приказала послать за священником.
Прошел почти час, пока в замок привели священника из деревни. Это был простой человек, и она не стала вдаваться в подробности своего прегрешения, а просто сказала, что дала на кресте лживую клятву. Он ужаснулся такому поступку, но как только удостоверился в ее искреннем раскаянии и в том, что нет нужды исправлять содеянное, с легким сердцем отпустил ее грехи. Единственной епитимьей стала ежевечерняя коленопреклоненная молитва в течение двух недель. Она должна вымолить у Пресвятой Девы силы и стойкость для избежания подобных соблазнов в будущем.
Имоджин приняла эту епитимью с радостью. Тем более что ей и без того было о чем попросить Деву Марию.
Имоджин отослала святого отца с миром и пообещала ему, что со временем преподнесет его церкви щедрый дар. Она не могла сказать с уверенностью, будет ли это в ее власти, но насчет Фицроджера не сомневалась: какими бы ни были их отношения, он не нарушит слова, данного ею святому отцу.
Она даже принялась напевать, любуясь ярким утренним светом: самое тяжкое бремя наконец-то было снято с ее души!
Элсвит нарядила хозяйку в платье, присланное ее мужем. Если не считать переживаний из-за синяков леди Имоджин, в остальном новоиспеченная горничная была вполне довольна жизнью. Она даже набралась смелости поделиться с Имоджин некоторыми подробностями, о которых умолчал сэр Реналд.
Элсвит поведала Имоджин, что лорд Фицроджер не встает с постели из-за многочисленных ран. Но аппетит у него хороший, и все уверены, что он скоро поправится. Среди челяди ходят слухи один чуднее другого: и про Уорбрика, и про то, что Имоджин якобы ударила своего мужа по голове, хотя почти никто в такое не верит. А на тех, кто сам видел, как это случилось, вроде как затмение нашло: они ничего толком не помнят.
Имоджин сообразила, что Реналд неспроста прихватил с собой всех присутствовавших в лесу солдат в замок Клив в качестве ее конвоя. А остальные и правда ничего не могли разглядеть из-за густого тумана. Это давало ей некоторую надежду. Одно дело — стычка между ней и мужем, и совсем другое — публичное оскорбление.
Согласно словам Элсвит выходило, что никто толком не знает, почему Имоджин оказалась в Кливе, но большинство склоняется к тому, что на время недомогания ее мужа она заняла его место в качестве хозяйки замка на тот случай, если туда пожелает заглянуть сам король.
Что ж, весьма разумное объяснение.
Она ждала решения своей судьбы, и ожидание грозило превратиться в настоящую пытку. Однако, когда до них наконец дойдет самая важная весть, Имоджин хотела бы встретить ее подготовленной. Она была Имоджин из Кэррисфорда и пока что женой Фицроджера из Клива.
Она так и не придумала, что ей делать с волосами, и решила, что могла бы надеть вуаль, чтобы противные кудряшки не сразу бросались в глаза. Она накинула на голову кусок тонкой ткани.
— Подай мне обруч, Элсвит. Тот, что из золота.
141 
