Глава 1

Дождь низвергался потоками, подгоняемыми яростным ветром. Молнии разрывали потемневшее летнее небо подобно ослепительно белым мечам возмездия, а гроза сотрясала землю, заставляя ее содрогаться, будто от топота копыт тысяч бизонов. Над изрытой дождем землей клубились черные тучи, отчего летним днем стало темно, как ночью.

Перед лицом бушевавшей грозы все живые существа искали укрытия. Так же поступили и шайенны. Скрывшись в своих вигвамах, они пережидали бурное ненастье. Дождь и ветер рвали бизоньи шкуры, которые укрывали жилища индейцев. Свирепый ветер словно стремился вырвать из земли крюки, которыми удерживались нижние края шкур, и со свистом врывался в занавешенные шкурами входы в вигвамы, принося с собой снопы дождевых брызг и заставляя метаться во все стороны дым очагов.

В центре деревни располагался вигвам вождя. Его звали Крадущийся Как Пума. На вигваме была прикреплена хорошо заметная черная лапа с когтями. Как и другие жилища, вигвам вождя был плотно закрыт от яростной грозы. Но внутри именно этого сооружения разыгрывалась еще одна, правда, совсем иная драма Природы.

Внезапно яркая молния разорвала небо, сразу же следом за ней грянул оглушительный удар грома, от которого, казалось, все вокруг зашаталось. И тогда, всего лишь на миг, ветер будто затаил дыхание, и перед следующей вспышкой молнии и раскатом грома послышался новый звук. Вплетаясь в барабанную дробь дождя, раздался слабый, быстро заглушённый плач новорожденного ребенка. Гроза возобновила свой грохот, на свой лад приветствуя нового обитателя этой земли.

А внутри вигвама на циновке лежала Таня Мартин Сэвидж, которую шайенны звали Маленькая Дикая Кошка. Женщина смотрела на свою только что родившуюся дочь, и усталая улыбка играла у нее на губах. Лоб родильницы был покрыт испариной, светлые, золотистого оттенка волосы потемнели от пота. Но необыкновенные темно-желтые глаза сияли гордостью и любовью, пока Таня рассматривала крохотное красивое тельце, выкручивающееся в ее руках.

— Она красавица, — пробормотала женщина, и на глазах у нее выступили слезы.

— Как же может быть иначе, если ее мать — ты?

При этих словах Таня перевела взгляд на своего мужа. В его темных глазах она прочла те же любовь и одобрение, которые услышала в его голосе.

— Пума, мне бы надо извиниться, что я подарила тебе девочку, но я не могу. Я солгала бы, если б сказала, что не рада появлению на этот раз дочери.

В полумраке вигвама белозубая улыбка осветила бронзовое лицо Пумы.

— Ты вполне заслужила дочь, родив мне двух крепких красивых сыновей, Дикая Кошка. Я тоже рад.

Улыбнувшись в ответ, Таня спросила:

— А тебе не жаль, что не будет праздника, который полагался бы при рождении сына?

Каждый раз, когда у вождя шайеннов рождался сын, устраивались торжества, продолжавшиеся обычно несколько дней.

— Моя гордость не пострадает, Жена Моего Сердца, — уверил ее Пума.

Длинными темными пальцами он погладил покрытую нежными, как пух, волосиками головку девочки, покоившуюся на груди ее матери.

— Как ты ее назовешь?

На лице Тани отразилось удивление, когда она осознала, что на этот раз выбор имени целиком зависит от нее. При рождении мальчика один из мужчин, обычно это был дядя или дед, получал такое право. Когда же рождалась девочка, выбор оставался за матерью. Не успела Таня ответить, как новая молния и новый раскат грома потрясли все вокруг. Таня улыбнулась спящей малютке.

— Ее будут звать Летняя Гроза.

Таня сидела на свободном участке земли между ее вигвамом и вигвамом Зимнего Медведя, двоюродного брата Пумы и помощника вождя. Рядом с Таней сидела Пугливая Олениха — жена Зимнего Медведя и лучшая Танина подруга. В преддверии зимы обе они трудились над изготовлением драгоценной одежды из шкур бизона. Вычищая и размягчая шкуры, женщины оживленно болтали.

Стороннему наблюдателю сразу же бросалась в глаза разница между ними, хотя было и сходство. Это были еще совсем молодые женщины, им сравнялось лишь по двадцать три года. Их длинные волосы, ниспадавшие густыми прядями, удерживались надо лбом цветными головными повязками. И каждая из женщин была по-своему красива. Танина кожа, там, где ее не прикрывало платье из оленьих шкур, загорела на солнце и вряд ли была светлее кожи Пугливой Оленихи. Но подсмуглившее кожу Тани солнце высветило ее волосы, и теперь своим цветом они напоминали спелую рожь, контрастируя с черными, как ночь, прядями Пугливой Оленихи.

  1