Она объяснила продавщице, что в пятницу уезжает в Италию, и то ли волнение в ее голосе, то ли ее трогательно юный и беспомощный вид — хотя она отчаянно старалась казаться уверенной — тронули сердце женщины, и она, оставив свой высокомерный тон, вдруг стала очень простой и приветливой.
Чтобы внести в дело полную ясность, она спросила:
— Какой суммой вы располагаете?
— У меня примерно сто фунтов на все, — ответила Марина.
Они вместе прикинули, сколько и на что она может израсходовать. Столько-то на шляпы, но она вполне может обойтись одной, с широкими полями от солнца и только менять ленты, подбирая их в тон платью.
Столько-то на туфли: ей понадобятся белые туфли на день и пара атласных бальных туфель для вечерних нарядов.
Она вполне может обойтись перчатками, которые у нее есть, а все оставшиеся деньги потратить на потрясающие, единственные в своем роде и восхитительные наряды, которые, как заявила продавщица, мистер Пуаре создал словно специально для нее.
Марина узнала, что ему не нравится S-образный силуэт Гибсона. Он любит платья струящиеся, подчиняющиеся какому-то своему ритму, — и как раз такие платья нравились Марине.
Одно было белое, из шифона, другое — бледно-розовое, напоминающее миндаль в цвету.
Поверх платьев накидывались длинные шифоновые шарфы, и все это сливалось в единый поток, струящийся, как высокая трава на ветру.
— Вы смотритесь прекрасно, мадам, просто великолепно! — воскликнула продавщица, когда, наконец, было подогнано последнее платье. — Мы доставим все это вам вечером в среду.
Глядя на себя в зеркало, Марина не сомневалась, что эти платья — лучшее, что было у нее за всю ее короткую жизнь.
Они придали какой-то сказочный блеск ее светлым волосам, заставили светиться ее серые глаза, в которых появились зеленые искорки, и оттенили белизну ее кожи.
— Вы были так добры ко мне, — горячо сказала она продавщице, — я до сих пор не могу поверить, что отважилась прийти одна в ваш магазин.
— Мне было очень приятно, — ответила продавщица с нотками искренности в голосе. — Если бы я еще могла поехать с вами в Италию и увидеть эти платья на вас.
— О, это было бы так здорово! — пылко ответила Марина.
— Ничего, я представляю, как вами будут восхищаться, — сказала продавщица, — и уже это одно доставляет мне удовольствие.
Марина улыбнулась. Она была уверена, что Элвин будет восхищен ею, и очень хотела ему понравиться.
Ей вспомнились его редкие робкие комплименты. А потом она вспомнила самый большой его комплимент — он сказал однажды, что хочет быть вместе с нею, когда его душа воспарит в небо.
И вот теперь ее, а не его душа улетит в неизвестность.
«В Сорренто я взлечу в солнечное небо, а не в темноту, — подумала Марина, — и с Элвином мне будет совсем не страшно».
Глава 4
Уинстон продолжал путь из Парижа в Рим, а затем в Неаполь в раздраженном состоянии духа.
Как и предполагал, на «Кайзере Вильгельме Великом» он всю дорогу развлекался с очаровательной графиней Гленкерн.
Спускаясь в огромный салон на обед, он в первый же вечер понял, что не ошибся в своих предположениях — она уже приметила его.
Ее темные глаза оживились при его появлении, она вызывающе надула свои яркие губки, и задолго до конца обеда он уже знал, что все присутствующие станут свидетелями affaire de Coeur6, в которую француженка пустится с такой легкостью, что это будет настоящая souffle surprise7.
У него были женщины многих национальностей, но Уинстон считал, что француженки самые искушенные и нежные в любви. Они приближались к любви подобно эпикурейцу, пробующему новое необычное блюдо — он смакует его неторопливо и самозабвенно, стремясь полнее насладиться и ароматом, и вкусом.
Англичанки, как казалось Уинстону, всегда ужасно серьезны в любовных делах. Их обычно интересуют лишь два вопроса: «Ты всегда будешь любить меня?» и «Ты ведь первый раз чувствуешь такое, правда?» И где-то в подсознании у них неизменная мысль, что любовь — это что-то незыблемое и вечное, хотя это, скорее, блуждающий огонек, который может исчезнуть уже на следующее утро, а сейчас неудержимо притягивает к себе своими волшебными лучами.
Ивет Гленкерн была искушенной в древней науке очаровывать мужчин, и Уинстон, прежде уверенный в том, что знает каждый ход в этой игре, с восторгом открывал для себя все новые нюансы, повышая таким образом свое «образование».