47 
Алинда замерла, глядя на него. Сердце ее переполняла жалость.
— Я проиграл, Алинда! — глухо сказал он, словно почувствовав, что она рядом.
Она подошла, присела на скамью рядом с ним.
— Не вините в этом себя. Тут нет вашей вины.
— Мне не следовало быть таким грубым с матерью, но я не сдержался, увидев, как обошлись с нашей часовней — местом, где отпевали моего умершего отца, где меня крестили, где все мои предки — из поколения в поколение — отмечали знаменательные события в своей жизни — и радостные, и печальные.
— Я вас понимаю, — мягко произнесла Алинда.
— Я был рассержен, я был так зол, — оправдывался Роджер, словно ребенок, признающийся в своем проступке человеку взрослому и умудренному опытом.
— Ваша матушка была уже возбуждена тем, что случилось до вашего разговора, — сказала Алинда. — Мне кажется, что она передумает. Я почти уверена.
— О чем вы говорите? — Граф с недоумением посмотрел на нее.
— Она выгнала мистера Хэнсона.
— Что?! — Его восклицание прозвучало в тишине, как пистолетный выстрел. — Как вы узнали? И что послужило тому причиной?
— Его записка, адресованная мне, которую перехватила ваша мать, — тихо сказала Алинда.
Роджер бросил на нее недоверчивый взгляд.
— Он посылал вам записки?
— Дважды. В первый раз ее подсунули мне под дверь. Он писал, что будет ожидать меня в полночь в библиотеке.
— И как вы поступили?
— Я порвала записку и, конечно, никуда не пошла. Но он внушал мне страх.
Губы Роджера плотно сжались.
— Даже не стану говорить вам, что я чувствую, узнав о возмутительной наглости этого негодяя.
— Он считает себя неотразимым и думает, что ни одна девушка в моем положении не посмеет отказать ему, — пояснила Алинда.
— Этот человек вызывает у меня омерзение, как какая-то гадина, — произнес граф резко.
— Когда ваша мать столкнулась на парадной лестнице с лакеем, который нес мне записку по приказанию мистера Хэнсона, она прочла ее и, конечно, рассердилась. И, очевидно, сказала мистеру Хэнсону, что между ними все кончено.
Роджер молчал, опустив голову.
Алинда набралась смелости продолжить:
— Как вы не можете понять? Ваша мать была глубоко уязвлена и выместила это на вас. Завтра, когда мистер Хэнсон уедет, вам удастся, я уверена, уговорить ее отказаться от необдуманного решения.
— Сомневаюсь. Если даже она благополучно избавится от Хэнсона, появятся другие мужчины. Ведь так было и раньше, К тому же она ненавидит Кэлвидон.
— И это некоторым образом можно понять. Для вас он много значит, как и когда-то для вашего отца, а она вас ревновала к Кэлвидону.
— Неужели все женщины так ревнивы? — усмехнулся Роджер. — Абсурдно ревновать мужчину к неодушевленным предметам, к статуям, картинам, дому!
— У этого дома есть душа, — возразила Алинда. — Она живет в вас. Она переселилась к вам, когда умер ваш отец, а миледи хотелось, чтоб вы душою принадлежали только ей одной. Она не желала делить вас ни с кем и ни с чем.
— Да, да, я понимаю. Но что бы вы ни говорили мне в утешение, Алинда, все равно у меня такое чувство, что наши дороги окончательно разошлись. Она переедет в Лондон и все деньги заберет с собой.
В голосе его явственно ощущалась боль.
— Как я могу допустить, чтобы люди, преданные мне, испытывали нужду? Барроуз уже стар, и новую работу ему никто не предложит, Ходжес тоже будет вынужден уйти на покой, хотя он был на вершине счастья, когда я попросил его остаться. А как быть с миссис Кингстон, которая всю жизнь провела в этом доме и предана ему всей душой?
— Я все это знаю, — мягко произнесла Алинда. — И именно поэтому вы обязаны найти выход.
— Какой выход? — с отчаянием воскликнул граф. — Я в тупике, откуда нет выхода.
— Не правда, выход непременно найдется. Ищите! Ее настойчивость удивила Роджера. Некоторое время он молчал, нахмурив лоб, и вдруг оживился:
— Вы правы! Из любого положения надо выходить с честью!
— У вас нет собственных средств? — решилась спросить Алинда.
— Мое содержание составляет семь тысяч фунтов в год. Вполне достаточно для комфортной жизни холостяка, путешествующего по заграницам. Можно также поселиться в нашем фамильном особняке в Лондоне, но он, как и все остальное имущество и недвижимость, принадлежит моей матери.
Помолчав, он с горечью добавил:
— Я в состоянии покрыть издержки Кэлвидона за месяц, не более. И то, если экономить на всем.
47 
