– Разве это нельзя сделать, будучи Габриэлой Наварро?
– Конечно нет.
– Габриэла, которую я знал много лет назад, добилась бы права делать то, что она хочет делать во взрослой жизни, – заметил Рафаэль.
– И Цезарь купил бы ей собственное издательство, – пробормотала Бет с отвращением.
– Цезарь решает проблемы именно так, но почему ты должна идти этим путем?
– Пожалуй, – задумалась Бет.
– Соберись с силами и решай проблемы по мере их поступления, – посоветовал Рафаэль. – Если подумать, ты так и делаешь. Ты вернулась в Англию и завтра выйдешь на работу, как хотела. Тебе уже есть двадцать один год, и ты свободна распоряжаться своей жизнью.
– Считаешь, Наварро согласятся?
– Габриэла не оставила бы им выбора.
Бет перевела дыхание, которое непроизвольно сдерживала, дожидаясь ответа. Конечно, Рафаэль прав. Она не обязана подчиняться давлению семьи – не важно какой! – и наступать на горло собственным желаниям и жизненным планам.
Она взглянула на шелковую рубашку Рафаэля, смятую, насквозь промокшую от ее слез, и попыталась разгладить ее рукой.
– Почему женщины никогда не позаботятся о платке или салфетке прежде, чем соберутся заплакать? – услышала она ласковое ворчанье Рафаэля возле своей щеки. – Вот, возьми. – Он вынул из нагрудного кармана голубой, под цвет галстука платок.
– Мы не собираемся, а просто плачем. – Бет промокнула влагу на его рубашке, потом вытерла глаза и нос. – Ну и скольких женщин ты заставил проливать слезы? – пробормотала она, засовывая платок в карман своих джинсов, чтобы выстирать его позже.
– Ни одной не припомню.
– И почему мне так трудно в это поверить?
– Не знаю. Почему? – вопросительно взглянул на нее Рафаэль.
Вопрос с подвохом, ответа на который Бет пока придумать не могла. Откуда ей было знать наверняка, что многие женщины рыдали из-за этого красивого, интригующе опасного, а главное – совершенно недоступного мужчины?
Просто за внешностью и повадками доминантного самца Бет угадывала некую холодность, говорившую о том, что ни одной его любовнице еще не удавалось тронуть его сердце и повысить себя в статусе до возлюбленной. Должно быть, многие женщины пытались сократить дистанцию и терпели неудачу. Возможно, Рафаэль не видел их слез, но Бет не сомневалась, что их было пролито немало.
– Интуиция, – небрежно заметила она. – Кроме того, ты на опыте убедился, что у плачущих женщин никогда не бывает при себе платков.
– У меня шесть сестер.
– Шесть? – Бет недоверчиво посмотрела на него. – Старше или младше?
– Все старше.
– Не могу представить, что значит расти в семье среди шести старших сестер…
– Сражения за право первым занять ванную вносили в нашу жизнь большое оживление.
– Могу себе представить.
Он пожал плечами:
– Будучи мальчиком, я испытывал неприязнь к водным процедурам, так что для меня это не было проблемой.
Бет постаралась представить Рафаэля в детстве – с более длинными и вьющимися волосами и не таким циничным взглядом, как сейчас. Она ничего не знала о его прошлом, кроме той малости, которую он сам решил поведать. Можно было, конечно, расспросить о нем Грейс, но сестра немедленно сделала бы неверные выводы.
Бет легко могла предположить, что в доме было тесно и многолюдно, а родители семерых детей отчаянно нуждались в деньгах. Скорее всего, Рафаэль подружился с Цезарем, потому что кто-то в его семье работал на Наварро.
– Твои сестры замужем?
– Все, кроме Розы. Она… немного отстает в развитии. Это не наследственное, как ты понимаешь, – неохотно добавил Рафаэль. – Осложнения при родах.
– Понимаю, – задумчиво протянула Бет. Она думала о том, что родители Рафаэля должны были организовать пять свадеб, а, возможно, еще собрать приданое, если, конечно, в Аргентине сохранился обычай давать дочерям приданое. Кроме того, им приходится содержать Розу. Вероятно, Рафаэль им помогает – он явно беспокоился о незамужней сестре.
– Роза все еще живет с родителями?
– Нет. Ее взяла к себе наша старшая сестра Делорес. – Рафаэль отвечал все короче и неохотнее.
– Но никто из вас не живет в Буэнос-Айресе?
– Нет. – Рафаэль явно хотел избежать разговора о семье точно так же сильно, как два дня назад.
– Родители живы?
– Отец. Мать умерла вскоре после того, как мне исполнилось десять лет.