— А ведь ты права, моя девочка, — кивнула она. — Ты сама не знаешь, как ты права. Я хотела бы, чтобы ты помнила об этом. Я собиралась все тебе объяснить. Мы с тобой очень мало общаемся, верно?
Тут возразить было нечего.
— Я никогда и никого не любила, кроме Эверарда, — продолжала она.
Я подумала о своем отце, и она это поняла.
— Это было временное помрачение рассудка. Что может знать о любви семнадцатилетняя девчонка? Да, у меня были и другие любовники, но с Эверардом все было серьезно. Мы мечтали о том, что после ее смерти мы сможем пожениться и поселиться в его загородном доме, лишь изредка наезжая в Вестминстер. Я была бы ему хорошей женой. Я понимаю твой скепсис. Но нам нравилось об этом мечтать, и Эверард верил, что так все и будет… когда-нибудь. Однако этот брак связал его по рукам и ногам…
— Он женился на ней. Значит, он ее любил.
— Это был брак по расчету. Два древних рода… Богатые помещики. Ну, ты знаешь, как это у них бывает. Эверард был очень юн и ничего не знал о случаях помешательства в этой семье. Но у нее это проявилось очень быстро… Вскоре после медового месяца. С тех пор к ней всегда были приставлены няньки. А временами ее и вовсе приходилось запирать. Можешь себе представить ужас Эверарда. Он был таким многообещающим юношей, его ждала блестящая парламентская карьера… и вдруг такая жена.
— Бедный Эверард. Я замечала, что он очень часто грустил.
— Именно эта грусть и привлекла меня к нему. С твоим отцом было то же самое. Наверное, грусть трогает мое сердце. Да, так и есть. Мне хотелось заставить их улыбаться. А потом я поняла, что за человек Эверард. Умный, совершенно не такой, как все. Существует такое понятие, как единство противоположностей… Наверное, в этом и заключался секрет нашего взаимного притяжения. Мы так сильно любим друг друга, Сиддонс, что даже сейчас ни о чем не жалеем.
— Что теперь будет?
— Они выжмут из этого все, что смогут. Газеты будут пестреть сенсационными заголовками. Так уже было с сэром Чарльзом Дилком. Ты об этом ничего не знаешь.
— Знаю.
— Значит, ты знаешь, что это положило конец его карьере. Эверарду тоже этого не миновать. У него есть враги в парламенте. Его политические оппоненты. Иначе и быть не могло. У ярких личностей всегда есть враги. Теперь они начнут его травить. У меня есть свои враги. И они своего шанса не упустят.
Я попыталась утешить ее, сказав, что со временем вся эта шумиха утихнет.
— Нет, — покачала она головой. — Теперь все будет иначе. За всем этим кто-то скрывается… кто-то ее подталкивает к этим действиям. Сама она на это никогда не пошла бы. Она всего лишь пустая оболочка. Можешь не сомневаться, эти люди своего добьются.
Я напомнила ей о том, что она всегда была оптимисткой. Быть может, все не так уж плохо. Быть может, все уляжется. Ведь так иногда бывает, верно?
Я проводила ее до спальни, помогла лечь и подоткнула одеяло. Принесла ей чашку горячего молока, сдобренного каким-то снотворным снадобьем, ведомым одной Мег. Когда мама задремала, я на цыпочках вышла из комнаты и вернулась к себе, размышляя над тем, что нас всех ждет. В одном я была уверена: грядут перемены.
В газетах начали появляться заметки. Поначалу они были очень краткими и расплывчатыми. «Жена одного известного политика собирается подавать на развод. Поговаривают, что в этом деле замешана некая знаменитая актриса».
Спустя несколько дней гнойник прорвал и из него полилось… Я услышала крики мальчишек-газетчиков: «Айрини Раштон на слушании о разводе. Ее связь с известным политиком!»
Мама закрылась у себя и начала читать газеты. Джанет торжествовала.
Вот к чему приводит работа у актрисы! — было написано у нее на лице. Мег помрачнела и осунулась. Все ее предыдущие хозяйки чинно-благородно выходили замуж за рыцарей и герцогов, и вдруг на тебе!
— Ну и дела! — крутила она головой.
Репортеры подстерегали маму на улице. Они располагались у входной двери и ожидали ее появления. Они вторгались и в театр. Как и предсказывала Мег, на пьесе это если и отразилось, то в лучшую сторону. Люди валили на спектакли, чтобы взглянуть на роковую женщину.
Мама держалась так, как будто ничего не произошло. Актриса в ней оставалась верна своему амплуа и даже испытывала мрачное удовлетворение от успеха своей новой роли. В один день она была покинутой любовником блудницей, а на другой — на ее лице читалась оскорбленная невинность. Ее любимым образом был образ мужественной женщины, сражающейся с жестокой судьбой. По-моему, ей все это даже нравилось. Хотя ей доставляли удовольствие все ее роли, включая изобретенные самостоятельно.