80 
Я смотрел на Конора, изо всех сил стараясь не засмеяться:
— И что, отбыл?
— В том-то и штука! Купил билет в Иран, Ирак или куда там…
— В Афганистан? — предположил я.
— Во, точно! Через интернет купил дешевый билет, бросил бриться и умотал. Мамаша его сходит с ума. Отец ежедневно мотается в правительство, хочет заставить премьера Берти Ахерна что-нибудь предпринять. Они уже осатанели друг от друга. А в следующее воскресенье будет благотворительный марш по сбору денег.
— Кому? — Я запутался. — Талибам?
— Да нет же!
— А на что пойдут деньги?
— Вот этого я не знаю. — Конор задумался. — Может, мать с папашей хотят смотаться в Афганистан и привезти сынка обратно? А билеты, видать, недешевые. Наверное, еще пересадка в Хитроу или во Франкфурте.
— А не мог он засесть у какого-нибудь приятеля? — спросил я. — Вдруг парень просто валяет дурака? Помнится, умом он не блистал.
— Нет, отче! — Конор так заорал, что оглянулись другие покупатели. — Говорю же, он у талибов. Кузен Найла Смита видел его в новостях. Вроде стоял в группе боевиков, которые жгли портреты Дика Чейни. Прямо посреди какого-то города, не помню. Кандагар, что ли? Есть такой?
— Есть.
— Ну вот. — Конор кивнул, словно привел неоспоримое доказательство. — И как вам это?
Сказать было нечего. В школе творилось черт-те что. В библиотеке бедлам. Уилл Форман воюет за талибов. Так продолжаться не могло. Я должен был покинуть приход и вернуться в школу. Придя домой, первым делом я позвонил в Епископальный дворец. И вот тогда-то я узнал правду.
Договориться о встрече оказалось невероятно трудно. Когда пятнадцать месяцев назад архиепископ Кордингтон вызвал меня к себе, он — вернее, кто-то из его секретарей — позвонил мне в девять утра, а в три часа того же дня я уже сидел в кабинете его преосвященства, отклоняя предложение угоститься виски. Сейчас, когда я просил о встрече, пришлось четырежды звонить во дворец, и всякий раз мне отвечали «вам перезвонят», но безличный звонок так и не раздался. Я позвонил в пятый раз, и, видимо, в голосе моем слышалась легкая злость, ибо мне все же уступили, предложив тридцатиминутную аудиенцию через две с половиной недели. Срок показался долгим, но я не стал возражать, поскольку приближались летние каникулы и к своим школьным обязанностям я мог приступить лишь в сентябре.
— Одран! — воскликнул архиепископ, когда я наконец-то вошел в его кабинет и, опустившись на колени, приложился к золотой печатке. Какой, однако, массивный перстень, подумал я, и как хозяин им гордится. — Вот уж сюрприз! Ничего не случилось, нет?
— Ничего, ваше преосвященство.
— Здоровье хорошее?
— Да. Как ваше?
— Не жалуюсь. Присаживайся, присаживайся. Только, боюсь, я ограничен временем. Нынче мне позвонит кардинал Сквайерс, и перед разговором я должен собраться с мыслями. У него собачий нюх, он вмиг учует всякую неуверенность.
Я сел в то же кресло, что и прошлый раз, архиепископ устроился напротив меня. Он стал еще тучнее, этакий Монах Тук дублинской епархии.
— Как ты поживаешь там в своем… — Архиепископ замялся. — Куда, бишь, мы тебя отправили? — Получив ответ, он кивнул: — Ну да, ну да. Миленький приход. Поди, души в нем не чаешь?
— Приход как приход, — усмехнулся я. — Было бы преувеличением сказать, что я не чаю в нем души. По правде, я хотел узнать, сколько еще там пробуду.
— В смысле?
— Помните, ваше преосвященство, вы сказали, что я лишь заменю Тома Кардла на время его отлучки. Но прошло уже больше года. Связаться с Томом не удалось. Он частенько пропадал, так сказать, без вести, однако на сей раз будто сгинул с лица земли. Вы с ним говорили?
Лицо архиепископа было бесстрастным.
— Отец Кардл жив-здоров, — сказал он. — Не тревожься за него. Он в хорошем месте.
— Простите?
— Ты меня слышал.
— Где он?
— Какая разница?
— Большая. Он в зарубежной миссии?
— Нет.
— Но и в ирландских приходах его нет, иначе я бы о нем услышал. Я беспокоюсь за него, ваше преосвященство. Как вам известно, мы давние друзья, еще с семинарии.
— Я прекрасно осведомлен о вашей давней дружбе, отец Йейтс, — сказал архиепископ. — Благодарю, напоминать излишне.
Казалось, что-то в моем поведении или словах ему не понравилось, но я не мог понять что. Разве нельзя спросить о друге, о котором больше года ни слуху ни духу?
80 
