42 
— Я держу вас, вы — в воде. Вы выполните мое желание?
— Какое? — Внезапно Шине стало трудно смотреть ему в глаза, ее ресницы затрепетали, и дыхание участилось.
— Я хочу, чтобы вы были счастливы. — В голосе Люсьена прозвучала нежность.
— Но я счастлива, — ответила Шина.
Произнеся эти слова, она вспомнила про дядю Патрика. Разве это справедливо — развлекаться, когда у него неприятности? Может быть, те ужасные люди шантажировали его, а она сейчас ничем не может ему помочь. Шина вспомнила о том, что говорили вчера за обедом о контракте. Ей нужно узнать о нем побольше. А она упустила эту возможность, как жаль, что Люсьен Мансфильд застал ее в библиотеке, прежде чем она успела просмотреть бумаги на столе.
— О чем вы думаете? — прервал он ее размышления.
И Шина вспомнила, что Люсьен держит ее за руку, и ответила:
— Думаю, что я напрасно похвасталась, что счастлива.
— Вы созданы для счастья, — произнес Люсьен. — Вы так прекрасны.
— Это комплимент? — Шине захотелось остановить его. Она попыталась высвободить свою руку, но Мансфильд не выпускал ее.
— Я точно знаю, что вы думаете. Вы думаете, почему я вам не говорил ничего подобного в день вашего приезда? Но теперь я могу поклясться на Библии, что вы меня очаровали с того момента, когда я вас увидел на Северном вокзале.
— Но вы не подали виду, — сказала Шина. — Ваша серьезность прямо испугала меня.
— Была причина, почему я не был доволен вашей внешностью, но для меня лично вы показались одной из самых прекрасных женщин, которых я когда-либо встречал, — сказал Люсьен.
Шина понимала причину его тогдашнего недовольства: у привлекательной гувернантки неизбежны неприятности из-за Анри де Кормеля.
Наступила небольшая пауза, пока официант подавал следующее блюдо. Люсьен отпустил ее руку, и они принялись за еду. И когда им долили вина в бокалы, он спросил:
— Интересно, почему женщины, особенно англичанки, придают такое большое значение одежде?
— Я думаю, потому, что в красивой одежде чувствуешь себя уверенно. Хороший внешний вид — залог успеха.
— Мне кажется, что вы все время боретесь с собой.
Шина промолчала. И тогда Люсьен опять спросил:
— Почему вы боитесь меня?
Шина не могла лгать, и она просто ответила:
— Вы пугаете меня.
— Наверное, потому, что вы что-то скрываете, — заметил Люсьен.
— Возможно, — рассмеялась Шина, хотя прекрасно осознавала серьезность такого предположения.
Люсьен нахмурился, но потом тоже рассмеялся:
— Я не верю этому. У вас такие честные глаза В вас нет ни капли притворства.
Шина покраснела и потупилась:
— Не слишком ли много вы требуете от женщины?
— Но не от вас.
— Почему вы так говорите? Вы же ничего не знаете обо мне.
— Вы забыли о рекомендации графини де Бофлер? — спросил Люсьен. — Она так тепло отзывалась о вас. И когда я увидел вас, я понял, что она была права.
— Я думаю, стоит доверять не рекомендациям, а самому себе, — заметила Шина.
— Очень хорошо, я буду составлять суждения сам. И давайте оставим официальный тон хотя бы сегодня вечером. Долгое время про себя я называл вас Шиной. Почему бы вам не называть меня Люсьеном?
— Я думаю… — начала Шина.
Но он прервал ее:
— Я знаю, что вы хотите сказать. Давайте Ненадолго забудем о нашей работе в посольстве. Забудем про рекомендацию графини де Бофлер. Отбросим все условности. Хорошо?
— Хорошо, — улыбнулась Шина.
— Ну, тогда начнем все сначала. Не будем думать ни о прошлом, ни о будущем, а только о настоящем. Мы просто Шина и Люсьен. Мы встретились под звездным небом у реки.
— Это звучит как сказка. Легко поверить, что мы — единое целое. — Она посмотрела на Сену.
— У вас такой очаровательный носик, — внезапно произнес Люсьен. Этот комплимент прозвучал в его устах совсем не так, как у виконта. Слова Люсьена были искренни. В устах Анри де Кормеля любые комплименты казались пошлыми.
— Если бы я был художником, я бы нарисовал вас, — продолжал Люсьен. — Ни один из великих мастеров, картины которых висят в Лувре, не смог бы полностью передать всю вашу прелесть. Разве что только Боттичелли удалось бы уловить отчасти вашу наивность, эту неуловимую прелесть молодости.
— Вы смущаете меня, — прошептала Шина.
— Вам так идет застенчивость, — сказал он. — Я уже забыл, как женщины краснеют.
42 
