Шарлотта

— Что ты имеешь в виду? Что произошло?

Я привстала на локтях и всмотрелась в экран, пытаясь понять что-то на картинке, вздрагивающей в такт моим движениям.

Пайпер указала на черную линию, на мой взгляд, не отличимую от всех прочих черных линий на мониторе.

— У нее сломано несколько костей, Шарлотта. Много костей.

Я помотала головой. Это невозможно. Я же ниоткуда не падала.

— Я вызову Джианну Дель Соль. Это заведующая отделением матери и ребенка в нашей больнице… Она объяснит подробнее…

— Объяснит что? — выкрикнула я, поддаваясь панике.

Пайпер убрала датчик с моего живота, экран очистился.

— Если это то, о чем я думаю, — несовершенный остеогенез, — то это очень редкое заболевание. Я о таком только читала, давно, еще в университете, но ни разу лично не сталкивалась с людьми, которые бы им страдали. Это нарушение уровня коллагена. Кости ломаются очень легко.

— Но мой ребенок… С ним же всё будет хорошо?

Вот тут моя лучшая подруга должна была обнять меня и сказать: «Конечно, всё будет хорошо, не глупи». Или: «Через десять лет мы посмеемся над этой мелочью на дне рождения». Но Пайпер не сказала ни того ни другого.

— Я не знаю, — призналась она. — Честно говоря, не знаю.

Мою машину мы оставили возле больницы и поехали домой на ее, чтобы сообщить все Шону. Всю дорогу я прокручивала в голове последние недели, силясь определить, когда произошли эти переломы. Неужели в ресторане, когда я уронила пачку масла и нагнулась ее поднять? Или в комнате Амелии, когда я споткнулась о скомканные пижамные штаны? Или на трассе, когда я резко нажала на тормоза и ремень туго натянулся у меня на животе?

Сидя за столом, я слушала, как Пайпер рассказывает Шону, что ей известно и что, увы, неизвестно. Время от времени ты шевелилась, словно исполняя неспешное танго. Я боялась поднести руку и коснуться тебя даже сквозь все свои ткани. Мы были одним целым в течение семи месяцев, разлучить нас было невозможно, но в этот момент ты показалась мне чужой. Пришелицей в моем теле. Иногда, стоя в душе и ощупывая свою грудь на предмет затвердений, я задавалась вопросом: а какой вариант я предпочла бы, обнаружив у себя рак? Химиотерапию, облучение, операцию? И неизменно приходила к выводу что попросила бы сразу же вырезать опухоль. Я не могла бы спать, зная, что она ширится у меня под кожей. Ты, еще пару часов назад такая любимая и родная, внезапно стала такой же: незнакомой, нежеланной, пришлой.

После ухода Пайпер Шон загорелся энтузиазмом.

— Мы найдем лучших врачей в мире, — поклялся он. — Мы ни перед чем не остановимся.

Но как быть, если ничем помочь нельзя?

Я наблюдала за Шоном, будто охваченным лихорадкой, а сама скорее плыла сквозь густой, клейкий сироп. Мне пошевелиться было трудно, не то что ввязываться в войну с недугом. Ты, однажды сблизившая нас до предела, теперь была прожектором, в лучах которого становились очевидны различия между нами.

В ту ночь я не могла заснуть. Я смотрела в потолок, пока красный отблеск от цифр на часах не превратился в неукротимый пожар; я вела обратный отсчет от этого мига до мига твоего зачатия. Когда Шон, стараясь не шуметь, встал, я притворилась спящей, потому что знала, куда он идет: к компьютеру, искать в Интернете информацию об остеопсатирозе. Я тоже хотела это сделать, но мне не хватило смелости. А может, наивности: в отличие от него я считала, что новая информация запросто могла оказаться страшнее той, которой мы располагали.

В конце концов я таки задремала. Мне снилось, что у меня отошли воды и начались схватки. Я пыталась перевернуться на другой бок, чтобы сказать Шону, но не могла. Я вообще не могла сдвинуться с места. Руки, ноги, челюсти — я как-то поняла, что всё сломано. И тогда я поняла, что ребенок, живший во мне все эти месяцы, растаял и теперь вытекал на простыню подо мной. И ребенком эту жидкость назвать было уже нельзя.

  148