28 
Всё, Груздева надо брать, доигрался… Хотя, если вдуматься, подобное поведение для него несколько странновато. В том смысле, что заварить бучу, подбивая невинных людей к пустопорожнему бунту, – это ему раз плюнуть. Но заблаговременно покинуть место преступления, не дождавшись результата, не в его правилах…
Вспомнился стоящий за леском терем боярина Мышкина. Неужели опять шамаханы в личинах? Было у нас разок такое, потом еле расхлебали… Шамахан, по мере необходимости, может перевоплотиться в кого угодно, хоть в дьяка Фильку, хоть в царя Гороха, хоть даже в меня самого! И отличить его можно лишь по маленькому поросячьему хвостику, не поддающемуся никакой магии. Может, пора стрельцов из города звать, или я опять себя накручиваю?
И, кстати, пообедать пора, а то как перекусил с утра, так до сих пор хоть бы яблочко зелёное кто предложил. Надо бросать всё и идти к Яге, она меня голодного на дух не переносит. В хорошем смысле… Вот так я и поступил, и оказался только в выигрыше.
…Уже практически на закате донельзя довольного Абрама Моисеевича отправили в Лукошкино на телеге, под завязку гружённой корзинками с яйцами. Гешефт полный, театр двух актёров взял реванш, деревня надолго запомнит их яркую постановку.
Митька сумрачно слоняется по двору, гоняя мелких пауков и подманивая на свист крупных. Почему они шли, фиг их знает! Может, он свистит по-особому, может, пауки всё равно в нашу избу лезут, а так хоть парень при деле. Мозги ему бабка вправила, Марфа Петровна ещё не заходила, но ведь придёт точно – до конца сына стыдить…
Чувствую, у них тут это любимое занятие – стыдить и просить прощения. Староста вот уже приходил, извинялся, что ворота низкие и верёвка некрепкая, когда снова надумаем вешаться, чтоб к нему шли, уж он-то понадёжнее положит…
– Никитушка, – Яга ненавязчиво оторвала меня от грустных размышлений, – ты бы поел чего, а? Ить ноченькой в засаду пойдёте, на голодное брюхо всех злодеев упустите…
– У меня морда лица треснет, и вам придётся накладывать мне швы шерстяными нитками, – самокритично пошутил я. – А если серьёзно, так там всех злодеев один дьяк Филимон. И то не факт, что этой ночью он непременно будет шастать у боярского терема. Может, всё-таки надо было сначала самого Мышкина спросить?
– Так он тебе и сказался… Ить обсуждали уже, голубь ты наш, надо завсегда первым Фильку ловить – ежели его за жабры взять, так он сам всех сдаст! А уже с информацией можно и боярина за седьмое ребро щупать…
Идея ночного бдения была бабкина. Мне лезть в засаду не улыбалось нисколько. Ну не чувствовал я в этом перепелёсом деле серьёзного уголовного подтекста. Так, невнятная суета, сплошные неувязки, недомолвки, непонятки и нестыковки, а кончится, как в плохом детективе, – пшиком… Однако же, забегая вперёд, скажу, пшиком не кончилось, кончилось другим звуком.
В «секрет» залегли с Митькой, он приволок полстога сена, и мы устроились под шумящими на ветру берёзами с максимальным комфортом. Ночь была звёздная, тихая и располагающая к жутким историям. Таких страшилок на уровне детского сада мой напарник знал на три тома с продолжением, поэтому без приглашения запустил очередную деревенскую мистификацию:
– А за околицей мужик один жил, Донькой его звали, Долдон – полное имя будет. Бабник бы-ыл… страшеннейший! Тока где бывало юбку увидит, сразу туда шасть – и прям тут же соблазнит! Всех подряд соблазнял, что девок, что молодух, что жен, дитями обложенных, а иногда по скучности и бабок каких, что посимпатичнее… Наобещает им с три короба сластей, бусинок да полотну разного, они сами собой на него и прыгают! Дуры бабы, известное дело… Ну, мужики-то тоже на энто баловство сквозь пальцы не смотрели – били его, бывало, по-чёрному. Однако ж сам инструмент греховоднический навек отбить стеснялись, из мужской солидарности. А тут прослышал Донька, что у бабы одной муж помер, да лично к ней лыжи и навострил…
– Её случайно не Анной звали? – встрепенувшись, уточнил я. Вообще-то Митькины байки кого угодно убаюкают, но ведь я привык, что обычно он Шекспиром пользуется, а тут вроде Пушкин…
– Точно, Анька-рыжая! – не удивившись, подтвердил он. – Ох и дедукция у вас в развитии, Никита Иванович, завидую по-доброму… Так продолжать али вы сами доскажете?
– Ври дальше.
– Обижаете, батюшка, – совершенно не обиделся он, с хрустом потянулся, перевернувшись на спину и, удовлетворённо крякнув, продолжил: – Вот они, Донька с Анной, чёй-то заспорили про любовь, но ненадолго… Известно же, сердце бабье на ласку падко, на отзыв сладко, на взятки гладко. Тока-тока обниматься-миловаться и начали, как вдруг – нате вам…
28 
