Последние отзывы

  23  

Решение-то самое простое, но в Оборотном городе для любого жителя почти невозможное. Могли бы расколдоваться те бедолаги, что Птицерухову поперёк дороги встали, если бы в речке или хоть в ручье искупались, смыли бы личину. Да только нечисть и под расстрелом мыться не заставишь! Для них даже греческое слово «гигиена» переводится как «самоубийствие», так что чего уж…

Зато теперь понятно, как украденным лошадям прежний вид вернуть — ополоснуть на Дону, и вся недолга. Так что службу я, как ни верти, исполнил, есть чем дядюшку порадовать. Думаю, более цыгане к нам конокрадить не полезут, а с колдуном ихним я ещё разберусь… Как бог свят, разберусь, обещаю! Он у меня по всему табору лбом блох бить будет, с разбегу!

Рыжий ординарец встретил меня на крылечке дядиной хаты тихо, приветливо, как покойника:

— Ты чё припёрся, Иловайский? Вона твой денщик доложился мне уже, что сгинул ты смертью безвременной от кинжала чеченца заезжего!

— Ну и? — мрачно фыркнул я.

— Ну и чего ты не как зарезанный, а как утопленный заявился? Непорядок будет…

— К дяде пропусти.

— К Василию Дмитревичу? — нагло улыбнулся он, хотя говорил всё ещё негромко, берёг горло. — Оно можно, конечно, ежели по служебному делу. А то ить генерал наш по племяннику своему шалопутному, героически погибшему, сейчас загорюет, негоже отвлекать-то…

— Затылок побереги, — недружелюбно посоветовал я, пытаясь его обойти.

— Да ты не спеши, хорунжий! Про тебя доложить али сам как есть заявишься, Василия Дмитревича подмоченным видом срамить? Дак я же по-доброму советую, попросохни, а то люди чё нито подумают про мокроштанность, чтоб тя-а-а… — Резко пытаясь меня удержать и неловко поскользнувшись на отлипшем от моего сапога комочке ила, ординарец рухнул навзничь, открыв мне затылком дверь!

— Ну предупреждал же…

— Чтоб ты… чтоб тебя… висельник, каторжник, разбойник…

— Благодарствую. — Я перешагнул через яростно булькающего ординарца и, быстро пройдя сени, без стука шагнул в горницу. Только бы Прохор не успел основательно наплести дяде о моей храброй кончине в кольце неумолимого врага, под грохот выстрелов, звон сабель и хищные оскалы длинных чеченских кинжалов! Да поздно…

— Не удержал Илюшеньку, не спас его душеньку. А какой был воин — силён да спокоен, росту высокого, глаз как у сокола, и храбр, и подвижен, и умом не обижен. За такого героя ещё рюмочку стоя! — донеслось до меня раскатистое Прохорово чтение, перемежаемое мелодичным звоном стеклянной посуды.

Похоже, меня начали поминать, не дождавшись официального уведомления о смерти, предъявления тела и хотя бы примерной даты похорон. Ну если этим двоим однополчанам дать волю, они ж себя слезами да водкой до сердечного приступа доведут. Нет уж, погодим с отпеваниями. Мне, конечно, очень лестно слышать о себе такие красивые отзывы и тёплые слова, но… фигу вам, я покуда живой!

— Разрешите. — Я толкнул дверь, не дождавшись ответа, и как можно эффектнее вошёл в горницу, гордо выпятив грудь в мокром кителе. — Ваше превосходительство, хорунжий Всевеликого войска донского, полка Иловайского 12-го, по вашему приказанию прибыл!

На меня никто не обратил внимания. Мой дядя, знаменитый генерал, увешанный наградами и регалиями, сидел на широкой оттоманке едва ли не в обнимку с моим суровым денщиком. У обоих в глазах стоят слёзы, физиономии уже красные, а на шатком столике покачивается прямоугольный штоф зеленоватого стекла с рельефными царскими орлами. Ещё два таких же, но пустых, уже стоят под оттоманкой…

— Не понял… Дядя, это вы что, моего подчинённого спаиваете?! Это его обязанность меня после попойки до хаты за ногу волочить, а не наоборот! Я ж надорвусь с такого бугая…

Оба седовласых воина соизволили поднять на меня мутные глаза, переглянуться меж собой, одновременно перекреститься.

— Призрак, что ль? — морщась, выдохнул мой дядя.

— А то! — уверенно подтвердил Прохор. — Службу не исполнил, теперь вечно так ходить будет, неприкаянный…

— За то и выпьем.

Они ещё раз чокнулись, и у меня словно плотину сорвало: и так весь день на нервах, а тут ещё эти два синюшника последний стыд пропивают, в упор видеть не хотят. Значит, похоронить меня — так за милую душу, а чтоб столку поднести для сугрева — пофигдым, хорунжий, да?!!

— Разрешите доложить, господа алкоголики! Я — жив, и я вернулся! Полковые лошади уже в табуне, для возвращения им прежнего вида достаточно искупать всех пятерых в реке. Сами цыгане не при делах, в таборе заправляет один злобный колдун с большими отклонениями на голову — любит в старых бабушек переодеваться! Никакого чечена в расположении нашей части нет, всё одна массовая галлюцинация! Никто меня не резал, а мокрый потому, что оступился и ноги промочил, так уж по ходу целиком в Дону и помылся, не раздеваясь! Могу идти или будут нетрезвые вопросы?

  23