103 
— Это старая истина.
— Я навела справки у кое-кого из так называемого Department of Rehabilitation and Correction штата Огайо. Только там, в штате Огайо, в Death Row сидят двести девять человек, приговоренных к смерти, и ждут своей казни. Двести восемь мужчин и одна женщина. Если верить этой теории, то четверо из них будут казнены невиновными. Эверт, посмотри на меня, ты понимаешь, что я говорю? Если хоть раз подтвердится, что это правда, что казнят невинного, то, значит, справедливости нет вовсе. Понимаешь?
Гренс посмотрел на нее, как она и просила. Хермансон была взволнована, скорее опечалена, чем сердита, — молоденькая девушка, только-только приступившая к работе. Сколько еще всякого дерьма ей предстоит навидаться, через сколько грязи пройти! Он помахал ей вечерней газетой, которую держал в руке.
— Хочешь, пойдем поедим куда-нибудь вечерком? На представление в «Гамбургер Бёрс»? Сив Мальмквист. Она поет, а посетители едят. Я не видел ее уже тридцать лет.
— Эверт, о чем ты? Я говорю о тех, кому угрожает казнь.
Он перестал размахивать газетой и сел, вдруг почувствовав себя маленьким, ему трудно было смотреть ей в глаза.
— А я говорю о том, что ты вытащила меня на днях на танцы, когда я и не подозревал, как мне это нужно. А теперь я хочу вытащить тебя. Хочу, чтобы ты думала о чем-то другом, а не об этом.
— Ну, не знаю.
Еще раз. Он должен заставить себя повторить это еще раз и смотреть на нее, чтобы видеть, что она слушает.
— Я не приглашал женщин… не знаю… уже очень давно. И не хочу, чтобы ты приняла меня за… ну, ты знаешь… просто приятно ответить приглашением на приглашение. Не более того.
При входе и в гардеробе, где за каждое пальто надо было заплатить двадцать крон, пахло жареным мясом, цветочными духами и едким потом. Эверт Гренс был в том же самом сером костюме, что и на прошлой неделе, он улыбался и пытался чувствовать себя беззаботным и почти счастливым, радость поднималась из живота, разливалась по всему телу, лучилась в глазах. На несколько часов он сможет отвлечься от всего этого дерьма, которое целый день стояло перед глазами, он забудет этих идиотов и унижение, свидетелем которого стал. В обществе умной молодой женщины и Сив Мальмквист, которая вот-вот поднимется на сцену, ему было хорошо, хоть эта проклятая жизнь и подносит сволочные сюрпризы.
Хермансон надела бежевое платье с чем-то блестящим поверху. Она была красива, и Гренс смутился, говоря ей это. Мариана поблагодарила, положила свою руку на его, и он с гордым видом повел ее по большому залу с белыми скатертями и сверкающим фарфором. На его взгляд, в зале было около четырехсот посетителей, может, чуть больше, все ели, разговаривали, выпивали и ждали Сив.
Она ему очень нравилась. Дочь, которой у него никогда не было. Хермансон сумела сделать так, что он почувствовал себя счастливым, нужным, существующим. Эверт не скрывал этого, и она понимала его. Он надеялся, что это не испугает ее.
Их окружали люди, они громко смеялись и заказывали еще вина. Оркестр вдалеке играл какую-то американскую музыку шестидесятых годов. Пожилой господин справа от Хермансон развеселился, отставив в сторону палку, он попытался заигрывать с хорошенькой соседкой. Хермансон улыбнулась: он мил в свои, пожалуй, лет восемьдесят, но вскоре это ей наскучило.
Им надо было забыться. Именно это было их главной задачей на сегодняшний вечер.
— Тебе известно, когда в Швеции отменили смертную казнь?
Хермансон отодвинула свою тарелку и наклонилась над столом. Гренс не был уверен, что расслышал правильно.
— Мне жаль, Эверт. Ничего не выйдет. Это не проходит. И ты такой нарядный, и еда отличная, и скоро запоет Сив. Но ничего не помогает. Я никак не могу забыть сегодняшнее утро и Шереметьево.
Отвлечься от дерьма бывает не так-то просто.
Старик, сидевший справа, похлопал Мариану по плечу и что-то прошептал, ожидая, что она рассмеется. Но она не засмеялась.
— Извините. Но я разговариваю с моим спутником.
Она обернулась к Гренсу.
— Тебе это известно, Эверт?
— Что, Хермансон?
— Когда в Швеции отменили смертную казнь?
Он вздохнул, осушил бокал с красным вином.
— Нет. И я здесь по другой причине.
— В тысяча девятьсот семьдесят четвертом.
Он решил было не слушать, но теперь не смог скрыть удивления.
— Что ты такое говоришь?
— По закону тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. До этого времени и у нас существовала смертная казнь. Хотя мы перестали применять ее гораздо раньше..
103 
