35 
Поход на Рим, мольбы матери, длительное сопротивление, наконец, торжество добрых чувств над злыми, — они всегда берут верх в душе человека, достойного называться благородным, — гнев Авфидия на Кориолана за его, как он считал, слабость, смерть Кориолана и печаль его великого противника сцены, исполненные правды и силы, увлекали в своем стремительном, могучем движении сердце и помыслы чтеца и слушательницы.
Когда Мур закрыл книгу, наступило долгое молчание.
— Теперь вы почувствовали Шекспира? — спросила наконец Каролина.
— Мне кажется, да.
— И почувствовали в Кориолане что-то близкое себе?
— Пожалуй.
— Вы не находите, что наряду с величием в нем были и недостатки?
Мур утвердительно кивнул головой.
— А в чем его ошибка? Что возбудило к нему ненависть горожан? Почему его изгнали из родного города?
— А как вы сами думаете?
— Я вновь спрошу:
- То гордость ли была, что при удачах
- Бессменных развращает человека;
- Иль пылкость, неспособная вести
- Весь ряд удач к одной разумной цели;
- Иль, может быть, сама его природа
- Упорная, не склонная к уступкам,
- Из-за которой на скамьях совета
- Он шлема не снимал и в мирном деле
- Был грозен, словно муж на поле брани?[66]
— Может быть, вы сами ответите, Сфинкс?
— Все вместе взятое; вот и вам не следует высокомерно обращаться с рабочими; старайтесь пользоваться любым случаем, чтобы их успокоить, не будьте для них только неумолимым хозяином, даже просьба которого звучит как приказание.
— Так вот как вы понимаете эту пьесу! Откуда у вас такие мысли?
— Я желаю вам добра, тревожусь за вас, дорогой Роберт, а многое, что мне рассказывают в последнее время, заставляет меня опасаться, как бы с вами не случилось беды.
— Кто же вам обо мне рассказывает?
— Дядя; он хвалит вашу твердость и решительность, ваше презрение к подлым врагам, ваше нежелание «подчиниться черни», как он говорит.
— А вы считаете, что я должен был бы подчиниться?
— Вовсе нет! Я не хочу, чтобы вы унижались; но мне кажется несправедливым объединять всех бедных тружеников под общим и оскорбительным названием «черни» и смотреть на них свысока.
— Да вы демократка, Лина; если бы вас услышал дядюшка, что бы он сказал?
— Вы же знаете, я редко разговариваю с дядей, тем более о таких вещах; по его мнению, для женщины существуют только стряпня и шитье, а все остальное выше ее понимания, и незачем ей вмешиваться не в свое дело.
— А вы думаете, что разбираетесь в этих сложных вопросах достаточно хорошо, чтобы давать мне советы?
— В том, что касается вас, я разбираюсь; я знаю, для вас лучше, если рабочие будут любить вас, а не возненавидят, уверена и в том, что добротой вы скорее завоюете их уважение, чем гордостью. Будь вы холодны или надменны со мной или с Гортензией, разве мы любили бы вас? Когда вы бываете холодны со мной, как это подчас случается, я и сама не отваживаюсь быть приветливой с вами.
— Что ж, Лина, вы уже преподали мне урок языка и морали, слегка коснувшись и политики. Теперь моя очередь: Гортензия говорила мне, что вам пришлось по вкусу одно стихотворение несчастного Андре Шенье, «La Jeune Captive», и вы его выучили наизусть; вы все еще его помните?
— Мне кажется, да.
— Ну так прочитайте, не торопясь, тщательно следя за произношением.
Каролина начала декламировать пленительные стихи Шенье, и ее дрожащий голос постепенно становился все более уверенным; особенно выразительно прочитала она последние строфы:
- Я только вышла в путь, — он весь передо мной,
- Зовет и манит вдаль тенистых вязов строй,
- Я первые лишь миновала.
- Пир жизни закипел, роскошен и широк;
- Но я пока смогла всего один глоток
- Отпить из полного бокала.
- Покамест для меня еще цветет весна,
- А мне хотелось бы все года времена
- Познать и увидать воочью;
- Цветок, сверкающий росой в родном саду,
- Я утро встретила, теперь полудня жду.
- Чтоб опочить лишь с солнцем, ночью.
Мур слушал, опустив глаза, затем украдкой поднял их на девушку; откинувшись в кресле, он незаметно для нее принялся ее разглядывать. Разрумянившаяся, с сияющими глазами, она была полна того оживления, которое скрасило бы и невзрачную внешность; но здесь такое слово неуместно. Солнце проливало свой свет не на бесплодную сухую почву, а на нежное цветение юности. Все черты ее лица были изящны, весь ее облик дышал очарованием. В эту минуту — взволнованная, увлеченная, полная воодушевления — она казалась красавицей. Такое лицо способно было пробудить не только спокойные чувства, уважение или почтительное восхищение, но и более нежные, теплые, глубокие: симпатию, увлечение, быть может, любовь.
35 
