4 
– Умоляю вас, – сказала она, – я не хочу, чтобы Клаусу причинили вред.
Она тяжело вздохнула, и грудь ее колыхнулась, как две волны. Молодой американец не знал, куда деваться от смущения. Приехал в поисках чудовища, а оказался с глазу на глаз с восхитительнейшей из женщин, которая вот-вот разрыдается. Ну как этот маленький лысый немец с морщинистым лицом и огромным носом, это ничтожество, мог покорить такую красавицу?
Дон Федерико провел американца в свою библиотеку, куда-то исчез, и тут же появилась донья Искиердо.
– Он, конечно, подонок, – сказал Джим, – но я ему ничего не сделаю. Это меня не касается.
Она шагнула к нему. Хотя лицо ее обрамляла целомудренная прическа, она выглядела дьявольски привлекательно в этом тонком, как паутинка, тюле и с этими восхитительными приоткрытыми губами. Джим взглянул ей в глаза. И вновь увидел в них струящийся, несмотря на страх, какой-то странный блеск, смесь томности и напряженности. Она тихо повторила:
– Прошу вас, не говорите никому, где находится Клаус. Они придут и убьют его. Это – роковая ошибка. Он никому ничего плохого не сделал.
Она подошла так близко, что он чувствовал ее дыхание, ее запах. Джим Дуглас растерялся и ощутил неловкость, угадывая здесь нечто большее, чем явный испуг и мольбу.
– Он ужасная сволочь, – твердо произнес он, несмотря ни на что. – Я читал о его делах. Однажды он содрал кожу с лица одной голландки, чтобы заставить ее говорить. Как вы можете любить такого типа?
Моника Искиердо молча покачала головой. Потом, скользнув по паркету, она оказалась совсем рядом с ним и коснулась губами его уха.
– Никому ничего не говорите, – прошептала она, – никому не говорите, я сделаю все, что вы захотите.
Прозрачный тюль коснулся кожаной куртки. Опустив взгляд, американец увидел, как груди, словно живые, шевельнулись под легкой тканью, вызывая в нем желание. Он поднял голову и словно утонул в огромных черных глазах. Он прочел в них нечто ошеломляющее: донья Искиердо действительно хотела его. В ту же секунду бедра красавицы прижались к нему, но не с той грубой откровенностью, с какой самка пытается получить удовольствие от самца, а с нежностью женщины, истомившейся по мужской ласке.
Его обожгла горячая волна желания, но он сумел побороть себя и отпрянул от нее. Все это было слишком невероятно, чтобы он мог поверить. Она отдавалась ему, чтобы спасти другого.
– Если он согласится поговорить со мной, – сказал он прерывающимся голосом, – я клянусь не выдавать, где он находится.
Донья Искиердо в отчаянье заломила руки. Непонятный блеск ее глаз сменился буквально физически осязаемой паникой.
– Да не может он, не может, – рыдая, проговорила она, – он никогда не работал на ЦРУ.
Такая наивность внезапно разозлила молодого американца.
Ему захотелось выйти на воздух, под чистое небо Анд. Вся эта обстановка вызывала у него отвращение. Он осмотрел библиотеку дона Федерико: шкафы темного дерева, письменный стол из красного дерева, глубокие кресла. На стенах – альпинистское снаряжение, ведь Анды ничем не хуже Баварских Альп.
Джим Дуглас сделал несколько шагов к двери. Поняв, что он уходит, донья Искиердо позвала:
– Дон Федерико!
Дверь открылась так внезапно, что Дуглас чуть не получил ею по лбу. Перед ним стоял немец, загораживая выход. Его серо-голубые глаза бесстрастно разглядывали женщину и Джима Дугласа. По всей видимости, он подслушивал за дверью.
– В чем дело?
Голос его был холоден и спокоен. Весь выпрямившись, он разглядывал Джима, как разглядывал каких-нибудь тридцать лет тому назад русских пленных.
Донья Искиердо всхлипнула.
– Он не хочет ничего слушать, – пробормотала она.
Немец безразлично пожал плечами.
– Мы не смогли убедить молодого человека, что он ошибается, моя дорогая. Ну что ж, пусть идет и рассказывает, что хочет. В конце концов, мы живем в демократической стране, не правда ли?
Еле заметная ирония последних слов, сказанных по-немецки, не дошла до доньи Искиердо. Она посмотрела на дона Федерико как на сумасшедшего. А тот уже отступил в сторону, пропуская Джима Дугласа.
Чувствуя неловкость, американец двинулся к выходу. Он не ожидал столь неприятной сцены. Привыкший к скандалам, он был обезоружен женскими жалобами. Пройдя мимо дона Федерико, он задержался на пороге, собираясь обернуться, чтобы попрощаться. То, что он увидел, потрясло его. В конце коридора дверь была открыта и виден был двор. Он был пуст.
4 
