— У тебя есть кофе? — неожиданно спросил Винченцо.
Она чувствовала себя совершенно выбитой из колеи.
— Возможно, не тот, к которому ты привык. Я держу его в том ящике. — Эмма указала на один из кухонных шкафов. — Чашки вон там.
Молодая женщина наблюдала за тем, как быстро он осваивается в ее кухне, и недоумевала, как ему это удается. Глядя на Винченцо, можно подумать, будто он каждый день варит себе кофе, хотя она прекрасно знает, что в его распоряжении целый штат прислуги, не говоря уж о женщинах, готовых на все ради него.
Так почему же он не смог так же легко приспособиться к супружеской жизни, вместо того, чтобы вести себя как какой-то средневековый тиран? Как будто надев ей на палец кольцо, он шагнул на пару сотен лет назад...
Эмма посадила Джино на вязаный коврик и поставила перед ним большую картонную коробку с игрушками. Она была обклеена оберточной бумагой и наполнена пустыми пластиковыми коробочками разных размеров. Некоторые из них, наполненные бобами или рисом, заменяли малышу погремушки.
Винченцо поднял глаза от двух исходящих паром чашек с кофе, и его губы презрительно скривились.
Почему он играет с мусором?
Это игрушки, изготовленные дома, — объяснила Эмма. — Он смотрел, как я их делаю, что-то усваивал. К тому же дети часто предпочитают простые игрушки дорогим.
— Которые, насколько я понимаю, ты все равно не можешь себе позволить? — вызывающе бросил он.
Эмма пожала плечами.
— Ну, не могу.
Винченцо даже не попытался скрыть своей неприязни, когда опустился на один из жестких стульев вокруг обеденного стола.
— Судя по тому, что я вижу, ты не можешь себе позволить очень многое, — заметил он, затем поставил свою чашку и просверлил жену ледяным взглядом. — Что, предположительно, и привело тебя обратно ко мне.
Эмма чувствовала, что сейчас неподходящий момент, чтобы спорить с ним.
—Я хотела как лучше для Джино, — тихо проговорила она.
— В самом деле, Эмма? — презрительно спросил он. — Или ты просто хотела вытянуть из меня как можно больше денег? — Его глаза блестели. — Как и кое-что другое.
Ее щеки вспыхнули.
— Не будь таким грубым! — прошептала она, как будто Джино мог понять намек и счесть мать морально распущенной.
А разве это не так? — подала голос ее совесть. Как иначе назвать твое поведение вчера в номере отеля?
Винченцо пожал плечами, как будто не слышал ее. Он говорил тихо, по-видимому, чтобы не напугать Джино, но ничто не могло смягчить злость, сочившуюся в его голосе.
Если б ты действительно хотела как лучше для него, то уже давно связалась бы со мной.
Но я пыталась! — запротестовала она. — Я пыталась дозвониться до тебя, и ты отказался говорить со мной. Дважды!
Значит, ты не слишком старалась, верно? — парировал он. — И это, возможно, вполне устраивало тебя, Эмма. Поскольку ты привыкла удовлетворять только свои желания.
Она уставилась на него, потрясенная горечью в его голосе.
И твои желания по-прежнему на первом месте, не так ли? — безжалостно продолжал Винченцо. — Ты пришла ко мне, потому что тебе нужны были деньги и секс — и пока что получила одно очко в свою пользу.
Я пришла не за сексом!
Нет? — спросил он уничтожающим тоном. — Кто-то заставил тебя раздеться и лечь со мной на диван? — Глаза его сверкали. — Но, строя свои хитроумные планы, ты ни разу не подумала о нуждах ребенка.
Я думала! — вспыхнула Эмма.
Лжешь. — Он наклонился вперед. — Ты не подумала, что неплохо было бы сказать мне, когда обнаружила, что беременна?
Это не...
Или, быть может, когда начались схватки? —
Его слова беспощадно отсекали ее сбивчивое объяснение. — Или когда ты родила — что, как отец, я имею законное и неоспоримое право знать об этом? Подобные мысли не приходили тебе в голову, Эмма?
— Мы уже обсуждали это, — глухо отозвалась она. — Даже если б ты соизволил принять мой звонок, то не поверил бы мне.
— Вначале, возможно, — согласился он. — Но, рано или поздно я бы приехал и понял, что мы зачали ребенка, даже если это произошло в худших обстоятельствах из возможных.
Эмма вздрогнула.
— Пожалуйста, не говори так.
— Но это правда, сага. — Его глаза насмехались над ней. — Даже ты не станешь отрицать, что обстоятельства, сопутствующие зачатию, были прискорбными.
Прискорбными. Какое жестокое, казенное слово! А если она скажет ему, что ее сердце разрывалось на кусочки в тот последний день в Риме? Что она до боли жаждала вернуть то чудесное время, когда все, что они хотели и что им было нужно, — это любовь. Что когда он схватил ее в объятия в тот момент, когда она собиралась уйти из его жизни навсегда, она была околдована страстью, которая, казалось, возвратила ее в счастливые дни.