105 
— Он должен стать христианином немедленно, — сказал король.
Наш маленький дофин был окрещен в три часа утра.
Сейчас же прогремел сто один пушечный выстрел, чтобы Париж знал о поле ребенка. Это стало сигналом для начала бурного веселья в городе. Звонили колокола, организовывались процессии, ночью жгли праздничные костры и пускали фейерверки. Мне едва верилось, что с такой радостью веселится народ, представляющий действующие лица в отвратительных памфлетах. Теперь парижане просили Бога защитить меня, мать их дофина, танцевали, пили за мое здоровье и кричали: «Да здравствует король и королева! Да здравствует дофин!» Как и говорила матушка, они были импульсивными людьми.
Я восхищалась малышом. Я приказала привести маленькую королеву, чтобы она могла познакомиться со своим маленьким братиком, и мы стояли рука об руку возле его колыбели и восторгались им. Ей было три годика, она была очень смышленой и с каждым днем становилась все прелестнее.
Перехватив сердитый взгляд Армана, стоявшего у двери и смотревшего на нас, я улыбнулась ему, но он опустил глаза. Проходя мимо, я взъерошила ему волосы. Он уже не выглядел таким очаровательным, как когда-то, возможно, однако, что я сравнивала его со своими собственными крошками.
Набатные колокола звонили в течение трех дней и ночей. Просыпаясь, я слышала их звон, и чувство великой радости переполняло меня. В Париже был объявлен двухдневный праздник. На улицах бесплатно разливалось вино, были устроены мясные буфеты, люди надевали на шею гирлянды искусственных цветов и, обращаясь друг к другу, в качестве приветствия произносили: «Да здравствует дофин!»
Каждая из гильдий направила в Версаль своих представителей, церемонии продолжались в течение девяти дней. Их встречал весь двор. Всех развеселил дар гильдии изготовителей паланкинов, которая прислала паланкин с искусно сделанными фигурами кормилицы и дофина. Кормилица была очень похожа на ту женщину, которую мы недавно наняли и которая быстро получила прозвище Мадам Пуатрин6. Нам также преподнесли модель трубы, на которой сидели маленькие трубочисты и пели хвалебные песни новорожденному наследнику престола. Портные подарили миниатюрную военную форму, кузнецы — наковальню, на которой молоточки выстукивали мелодию. Маркитантки, одетые в черные шелковые платья, которые они хранили годами и надевали только по поводу торжественных событий, пропели хвалебные гимны в мою честь и в честь маленького сына. Но самый необычный подарок из всех преподнесли слесари, которые считали, что они ближе других королю по духу, принимая во внимание его интерес к их профессии. Они принесли огромный замок, который вручили королю, и их старейшина спросил, не желает ли Его Величество попытаться отпереть замок. Это может сделать лишь настоящий слесарь, и если король пожелает, то один из них мог бы взять эту задачу на себя, однако, зная искусство Его Величества… и так далее. Король, которому был брошен вызов, решил сделать это сам, и под громкие аплодисменты очень скоро справился с задачей. Когда он отпер замок, из него выскочила маленькая стальная фигурка, представляющая собой изумительно тонко выполненного крошечного дофина.
Празднества продолжались. Когда я проезжала по улицам Парижа, народ приветствовал меня радостными криками. Казалось, все мое безрассудное поведение забыто, поскольку страна получила от меня то, что хотела — наследника престола, маленького дофина.
Оглядываясь назад, я считаю, что именно в тот момент достигла наивысшего удовлетворения судьбой. Король разделял мои чувства. Почти каждая произносимая им фраза содержала слова «мой сын» или «дофин». Все слуги обожали ребенка, люди часами ждали возможности хоть краешком глаза взглянуть на него. Он был замечательным малышом, красивым и веселым, центром нашей жизни. Людовик со всеми был приветлив, с жадностью прислушиваясь к разговорам людей, — разумеется, если они касались дофина; каждый раз, когда речь заходила о ребенке, в его глазах появлялись слезы, так что, как не трудно догадаться, слезы у него не просыхали. Елизавета рассказала мне, что во время крещения — она была крестной матерью — король не мог оторвать глаз от новорожденного.
Мадам Пуатрин заняла важное место в нашей жизни. Прозвище очень подходило ей — она была огромной, и врачи придерживались единодушного мнения, что молоко у нее отличное. Она была женой садовника и считала дофина своим ребенком, а поскольку он был самым важным лицом во дворце, ей принадлежало второе место в нем. Голос у нее был громкий, как у гренадера, она часто божилась, однако отличалась замечательным спокойствием, и ни я, ни король не могли нарушить его. Она обычно говорила: «Не трогайте его сейчас. Я только что его покормила и не хочу, чтобы его тревожили». Такая забота очень забавляла нас, а вместе с тем и удовлетворяла. Она принимала от нас в подарок одежду, кружева и хорошее белье, пожимая при этом плечами, но решительно отказываясь использовать помаду и не хотела пудрить волосы. Она просто не привыкла к этому и говорила, что не понимает, какую пользу это принесет ребенку.
Годы спустя Елизавета показала мне письмо, полученное ею в то время от своей подруги мадам де Бомбаль. Оно так ясно напомнило о тех днях, что мы обе заплакали над ним.
«Сегодня утром я видела нашего маленького дофина. Он прекрасно выглядит и красив, как ангел. Бурный восторг народа продолжается. На улицах только скрипки, пение и танцы. По-моему, это трогательно, я не знаю более благожелательной нации, чем наша».
О да, тогда народ был счастлив и доволен нами. Куда все это ушло?
105 
