91 
На следующий день Квинтал как ни в чем не бывало спокойно занимался своими делами. Не то что Таграйн, потерявший покой после того, как ему пришлось убить молодого матроса. В мрачноватом, как всегда, лице Квинтала ничего подобного не ощущалось. Он убил Бункуса Смили точно так же, как до этого поври; что злобный карлик, что человеческое существо — ему все было едино.
Холодок пробежал по спине Эвелина. Никакого сожаления. Никакого раскаяния. И он знал, чувствовал, что по возвращении в аббатство жестокие действия Квинтала будут одобрены всеми, в том числе и аббатом Марквортом. Конечно, они станут рассуждать о том, что цель оправдывает средства, а великая цель — тем более. Но все это никак не укладывалось в представление о справедливости, а справедливость, как всегда считалось, была одним из главных принципов церкви Абеля.
Брата Эвелина, только что пережившего самое значительное событие своей жизни, не покидало ощущение, что во всем происшедшем было нечто ужасное и даже… недостойное; с точки зрения религии, по крайней мере.
Наступил парвесперс, последний месяц осени, когда «Бегущий» обогнул северную оконечность Лапы Богомола и устремился к заливу Короны. Теперь матросам досаждали холодный, жалящий ветер и постоянная сырость. По ночам они собирались около масляных ламп или зажженных свечей, пытаясь хоть немного согреться. Но настроение у всех было приподнятое. Они и думать забыли о Тедди Свее и Бункусе Смили; приближался конец долгого путешествия, а вместе с ним и щедрое вознаграждение.
— Ты навсегда останешься в аббатстве? — как-то свежим, ясным утром спросила Дансалли Эвелина.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Конечно.
В ответ она просто пожала плечами, но для чуткого монаха и этого оказалось достаточно. Он понял, что на самом деле ее интересовало — возможность продолжения их дружбы!
— А ты собираешься покинуть корабль? — спросил он.
— Может быть, — ответила Дансалли. — Нам еще предстоят три ходки между Санта-Мир-Абель и Палмарисом, где Аджонас собирается поставить корабль в док на зиму.
— Я должен… — начал было Эвелин. — Я хочу сказать, у меня нет выбора. Отец Маркворт ждет от меня подробного отчета, а потом мне предстоит долгая и кропотливая работа с собранными камнями…
Он умолк — она нежно приложила палец к его губам; Эвелин заметил, что ее глаза увлажнились.
— Я могла бы иногда приходить повидаться с тобой, — сказала она. — Это разрешается? — Эвелин кивнул, не в силах произнести ни слова. — У тебя из-за этого не будет неприятностей?
Эвелин энергично покачал головой.
— Нет, нет. Магистр Джоджонах мой друг. Может, он даже найдет тебе работу.
— Лежа на спине? В аббатстве? — скептически спросила Дансалли.
— Другую работу, — Эвелин засмеялся, пытаясь скрыть неловкость. В памяти всплыли непристойные рассказы о Бьен де Лоизе. — А капитан Аджонас позволит тебе покинуть корабль? — спросил он, стремясь сменить тему разговора.
— Мой контракт заканчивается с возвращением в Палмарис, — ответила она. — Там Аджонас расплатится со мной — и еще больше я получила от матросов, — и все, я свободна.
— Так ты будешь приходить в аббатство? — спросил Эвелин, вкладывая в свои слова больше эмоций, больше надежды, чем ему хотелось.
Дансалли улыбнулась.
— Может, и буду. Но прежде… Прежде ты должен сделать кое-что для меня.
Внезапно она наклонилась и поцеловала его. Эвелин инстинктивно отпрянул, словно пугливая лошадь. Его охватили сомнения. Их взаимоотношения с Дансалли носили совершенно особый характер и не имели ничего общего с той чисто физической стороной дела, которая составляла суть ее «работы». Да, тело Эвелина жаждало того, что предлагала эта женщина, но вдруг это приведет к ослаблению внутренней связи между ними, сведет все на уровень ее взаимоотношений с другими мужчинами?
— Не уходи, — умоляюще попросила она. — Только не сегодня.
— Хочешь, я позову Квинтала? — сказал Эвелин, и в его голосе явственно прозвучала горечь.
Дансалли отшатнулась и с размаху влепила ему пощечину. Эвелину сделалось ужасно обидно, но это чувство мгновенно растаяло. Стоя на коленях на постели и опустив голову, она вздрагивала от рыданий.
— Я… Я не хотел… — залепетал Эвелин, чувствуя, что причинил ужасную боль свой драгоценной Дансалли.
— Ты считаешь меня шлюхой. И так оно и есть.
91 
