57 
Где бы она ни вилась….
Анна еще напишет это про Машин Город!
Город небесной Андреевской церкви Растрелли, взметнувшейся на Святой Андреевской горе, взойдя на которую, апостол Христа Андрей Первозванный водрузил в первом веке свой крест, как знамение обращения сей земли в христианство.
И Город стоящей, аккурат, напротив Андреевской — горы Старокиевской, на которой в пятом веке князь Кий победил языческого Змея и основал Мать городов Русских…
Горы, с которой спустился древний Киев, и расползся за десять веков на семь и семью семь гор и холмов. Горы, с которой спустилась Киевская Русь и пошла за тысячи верст от Города…
Города Святого князя-крестителя Руси и князя-язычника, натворившего бед в Херсонесе. Города Святой бабушки Владимира Ольги, первой православной княгини и Ольги-язычницы, страшно отомстившего древлянам за убитого мужа.
И Маша не лгала, утверждая, что будущая студентка женских курсов Святой княгини Ольги при университете Святого Владимира поймет этот Город.
Город ста церквей и четырех Лысых Гор.
Столицу Ведьм и Столицу Веры.
. Праматерь всея Руси.
Город, откуда все пошло, и куда все возвращалось!
И, как тысячу лет назад, так и через тысячу лет и россияне, и малороссы, и в Полтавской, в Московской, и в Симбирской губернии знали: именно в Киев на Лысую Гору слетаются ведьмы со всех губерний, со всех областей, чтобы творить здесь свой шабаш.
И, как тысячу лет назад, так и чрез тысячу лет, именно в Киеве, на крутом берегу горели купола Мекки всех православных паломников — Свято-Печерской Лавры, где над пещерами, схоронившими пятнадцать славянских духовидцев, сиял негасимый свет. И шел сюда народ, и из Москвы, и из Сибири, из Минской, из Курской и Санкт-Петербургской губерний, шел пешком, днями и месяцами, летом и зимой, — чтобы, ступив на эту землю, поднять голову к небу и испить благословение небес.
Ибо этот Город мог насытить до краев, как Раем, так и Адом!
Как блаженных, так и мучимых непонятной тоской, какой мучился Миша Врубель, написавший непорочную Богоматерь Кирилловской церкви с мучительно любимой, порочной и легкомысленной светской дамы…
И попавший из Рая Киева в Ад!
И Маша не лгала, утверждая, что будущая «Анна всея Руси» поймет этот Рай и Ад.
Ибо знала уже: уже позже, уже уверенной, царственной рукой, уже будучи Ахматовой, Анна напишет в своем дневнике:
«Киевский Врубель. Богородица с безумными глазами в Кирилловской церкви. Дни, исполненные такой гармонии, которая, уйдя, так ко мне и не вернулась».
То будет ее последняя запись о Киеве!
О какой гармонии она тосковала всю жизнь?
*****
— Вы говорите о Городе так… Так… — Анна не находила слов. — Вы правы… Вы несомненно правы, Мария Владимировна! Я ощущала нечто очень схожее, когда ходила на службу в Софию. Это был миг. Но я не понимала тогда…
— В Софию? Почему туда? Не, к примеру, во Владимирский? — заинтересовалась собеседница.
— Сколько за дочку просишь, маменька? — раздался вместо ответа блеющий вопрос справа.
Маша повернула голову.
Сами не замечая того, они дошли до Крещатика.
И тут к ним прилепился крайне не симпатичный кавалер, — низкорослый, с маленькими, рыжими усиками. Его рука в грязноватой перчатке указывала на Анну. На лице застыла нервозно-игрывая ухмылка.
— Pardon? — вопросительно вымолвила угодившая в «маменьки» Маша.
Поведение кавалера ее удивило.
Приставать на Крещатике к порядочным дамам? Все равно, что у всех на глазах поджигать здание Городской Думы!
— Вы, мамаша, не смотрите на вид, — выпятил грудь грязноперчаточник. — Я нонче король! Барышня, чисто и впрямь нетронутая… натуральный бутончик, — тонкие губы сложились в поцелуй.
Маша скосила недоуменный левый глаз на здание рядом.
Так и есть!
— А что, — с любопытством спросила она, — разве уже 6 часов?
По Крещатицким гранильщикам мостовой можно было сверять киевское время.
Утром 1200 метров улицы заполнял сугубо деловой народ — служащие, хозяйки с корзинками, спешащие на Бессарабский рынок.
В два часа дня начинались гулянья!
По четной стороне (гулять по нечетной, отчего-то считалось дурным тоном) навстречу друг другу шествовали два потока людей: господа и офицеры, белоподкладочники и нарядные барышни, дамы, совершающие покупки во время прогулки… Между пятью и шестью, на строго отведенной «гулябельной» территории от Фундуклеевской до Прорезной толпа киевлян становилось густой, как варенье. Ближе к шести «чистая» публика перемещалась в сады — Царский, Купеческий, Шато-де-Флер.
57 
