Насладитесь?
Когда Соррел ушла, Алекса скинула свою мятую одежду и, облегченно вздохнув, погрузилась в благоухающую воду. Ванна была глубокой, и ощущение от теплой воды было невероятно приятным. Она бы оставалась здесь весь день, но это невозможно. Алекса вспомнила свою крохотную ванную в Англии, где ей приходилось маневрировать среди развешанных на веревке детских носков и штанишек, и еще раз вздохнула.
В гардеробе висела ее новая одежда, которую она специально приготовила для визита в Карастан: из разноцветных отрезов шелка, купленных на азиатском рынке, она смастерила себе несколько свободных и длинных туник – наподобие тех, которые носили карастанские женщины.
Надев одну из них, она почувствовала мягкую шелковую ткань на своей разгоряченной коже, и внезапно ее охватило отчаяние. Это все нереально, сказала она себе. Здесь нет ничего реального.
Бросив напоследок еще один взгляд в зеркало, она пошла искать своего сына.
Прищурив глаза от яркого света, который заливал дворец, она огляделась вокруг и увидела Паоло сидящим на веранде и пьющим сок под присмотром молодой женщины, похожей на няню.
Услышав голос, он вскочил на ноги и бросился к ней.
– Мама, мама! – с восторгом прокричал он. – Здесь сад гораздо больше, чем наш парк дома!
– Неужели? О, Паоло! – Она обняла сына и закрыла глаза. – Ну как ты, мой дорогой?
Он вывернулся из ее материнских объятий.
– Я видел дворец – он такой огромный, и я познакомился с дядей Хавьером, и в спальне у меня коробка с игрушками, и мы ели замороженные фрукты за обедом!
– Что это за фрукты?
– Он имеет в виду фруктовое мороженое, – послышался тихий голос за их спиной, и Алекса, повернувшись, увидела Джованни.
Сердце ее замерло, а затем забилось сильными толчками. Он был похож на мрачного и сладострастного хищника, и тело ее инстинктивно потянулось к нему. Он был отцом ее ребенка – не поэтому ли она ощущала такую реальную связь с ним?
– Папа! – в восторге вскричал Паоло и подпрыгнул на месте, как маленький щенок.
Папа, с тоской подумала Алекса. Как скоро это произошло!
Джованни потрепал черные кудри сына и улыбнулся ему.
– Надо пить много воды, потому что жарко и потому что…
– Вода делает сильным и львов! – воинственно отчеканил Паоло и побежал на террасу, словно всю жизнь жил во дворце.
Незнакомое выражение на лице сына поразило Алексу, и она подумала, чему еще научил его Джованни за столь короткое время. Что в Италии климат гораздо лучше, чем в Англии? Или он завлек Паоло своим богатством – рассказал о том, что у него есть бассейн с морской водой, размером с их местный пляж?
– Как быстро ты стал влиять на него, – сказала она тихо.
– Ты меня обвиняешь в этом? – Джованни криво усмехнулся. – Я наверстываю четыре упущенных года.
– Ты хочешь обрести над ним полную власть?
– О чем ты говоришь, дорогая? – Он окинул ее взглядом – она была свежа, чиста, от нее исходил тонкий аромат, и он ощутил возбуждение. – Я об этом сейчас совсем не думаю. – Голос его стал хриплым. – Ты прекрасно выглядишь.
Алекса вздрогнула, у нее перехватило дыхание. Этот взгляд выражал испепеляющее желание. В своем тонком шелковом одеянии она почувствовала себя почти обнаженной. И ужаснулась тому, что он может догадаться, как страстно она хочет его.
Облизав пересохшие губы, она едва слышно произнесла:
– Джованни…
Он надменно поднял брови.
– Что?
– Твой сын на террасе, он может услышать, – с тревогой сказала она.
– И что?
– Не надо пытаться меня соблазнить. Он может увидеть нас.
– А как обычно ведут себя женатые пары? – спросил он мягко. – Они посылают друг другу молчаливые послания – с помощью глаз договариваются, что будут делать после того, как уложат ребенка спать.
– Но мы не женаты.
– Женаты, но формально. Может, это к лучшему. Брак создает сложности, а мы свободны от обязательств. Поэтому можем наслаждаться сексом – и больше не думать ни о чем.
Он коснулся кончиком языка своей верхней губы и увидел, как желание вспыхнуло в ее глазах.
– Хочешь, поцелую тебя, дорогая?
– Нет.
– Ты лжешь.
Он был прав, черт возьми, но это не означало, что она собиралась уступить ему.
– Пожалуйста, не делай этого, Джио.
Он улыбнулся. Но это была твердая, жесткая улыбка. Пусть изворачивается. Пусть умоляет. А потом будет выкрикивать его имя в совсем другой мольбе.