Последние отзывы

  27  

Это было, по его мнению, хрестоматийным ответом. Женщина, которая не делает его центром вселенной. Женщина, у которой есть своя собственная жизнь. Идеал. Но, как ни странно, его это не порадовало. Он хотел, чтобы она сказала ему, как сильно соскучилась. Хотел прорваться сквозь ее равнодушие и умудренность опытом. Хотел завоевать ее. Он любил завоевывать женщин. Завоевав, он двигался дальше.

– Заходи. Что ты желаешь для начала? Я могла бы приготовить чай, а потом мы могли бы прогуляться вдоль моря…

Ее слова были прерваны поцелуем.

Его великолепные губы пытались зажечь ее, но она застыла в его руках.

Не сейчас. Она не могла. Не сейчас.

– Лука, – она вырвалась из объятий, – можно подумать, ты пришел сюда с одной лишь целью, – начала она с протестом, ее сердце бешено колотилось, а грудь сжимал давящий страх.

– Ты не хочешь прямо сейчас пойти наверх и заняться любовью? – спросил он. – Ты хочешь чаю?

– А ты разве нет? С дороги? Я все же поставлю чайник.

Он последовал за ней на кухню, в гневе щуря глаза. Ну и прием она ему оказала! Она что, решила, что он проделал такой путь, чтобы его отвели на кухню, как голодного школьника?

– Знаешь, итальянские женщины никогда не обходятся так со своими любовниками, – заметил он с предостерегающей интонацией.

Ева медленно повернулась.

– Тогда предлагаю тебе найти себе итальянскую любовницу вместо английской.

– Скажи мне, ты всех мужчин так бесцеремонно встречаешь?

Его ядовитый вопрос прозвучал так, словно у нее за дверью выстраивалась вереница любовников! Еву начало тошнить, и это напомнило ей о маленькой тайне, неуклонно растущей внутри ее живота.

И вдруг она поняла, что интуиция правильно ей подсказывала: не существует "нужного момента", чтобы рассказать ему обо всем. Ждать дальше означает врать ему, а позволить ему сперва заняться с ней любовью было бы немыслимой ошибкой. И очень горькой. Сказать ему, когда он будет обнажен, а она уязвима? Она так не могла.

– Сядь, Лука, – с трудом произнесла она.

Он сузил глаза. Стало что—то неясно. Ему осторожно намекали с самого его приезда, что тут что—то не в порядке, а он не врубился. Она не из тех застенчивых девушек, которые боятся показывать свой дом.

Для начала? Что за ерунда? Он уже видел часть дома, а она была достаточно самоуверенной, чтобы не нуждаться в его одобрении места, в котором она живет.

Что же тогда?

Он молча выдвинул стул и сел с каменным выражением лица, вытянув свои длинные ноги.

У Евы сдали нервы.

– Я сейчас налью чаю, – пробормотала она.

Он неподвижно смотрел и ждал.

Ева налила вскипевшую воду в чайник, приготавливая напиток, к которому, она не сомневалась, никто и не притронется. Ей было важно просто совершать какие—то телодвижения. Почему он молчал? Почему сидел как золотая статуя? Почему не спросил ее, что случилось? Тогда бы она смогла все выпалить, вместо того чтобы говорить об этом хладнокровно, подбирая слова, чтобы как—то смягчить ситуацию, в глубине души понимая, что таких слов нет.

– Я беременна.

Какое—то время Луке казалось, что он спит, точнее, видит ночной кошмар.

– Повернись и посмотри на меня, – спокойно сказал он. – И повтори это.

Ее руки сжали раковину, как бы ища поддержки.

Ева тяжело вздохнула и повернулась к нему лицом.

Она ожидала увидеть ярость, бешенство, недоверие, но ничего этого не увидела. Его глаза были холодны как лед, а лицо как у постороннего человека. Она смотрела на него, чувствуя, будто едва с ним знакома, и поняла, что так оно и было.

Хотя теперь внутри нее рос его ребенок.

– Я беременна.

Его взгляд скользнул по ее животу, ища подтверждения сказанному, но она была в свободном свитере.

Он кивнул.

– Поэтому ты не хотела заниматься любовью.

Что—то в невозмутимости его голоса было для нее как бальзам на сердце. Впервые ей стало немного спокойнее с той поры, как она выяснила, что беременна. Он был разумным и проницательным человеком и, очевидно, понимал, что совершенно бесполезно распаляться.

– Да, поэтому. Я просто думала, что это будет нецелесообразно при данных обстоятельствах.

Он негромко и презрительно усмехнулся.

– Нецелесообразно? Для кого? Для тебя? Для твоего ребенка? Или для несчастного дурака, которому приписывают отцовство?

Она думала, что гнев может быть выражен только громким и неистовым взрывом эмоций, но теперь поняла, что бывает и другой вид ярости. Спокойный и пренебрежительный вид гнева, который еще более беспощаден. Она уставилась на него глазами, полными ужаса, не вполне понимая происходящее. Ведь если и винить кого—то, то обоих в равной степени. Если это и была вина, то общая.

  27