Особенно,... 
52 
Приехав домой, мы сели ужинать. Мария Сергеевна, смеясь, угощала нас нашими покупками, а я находил, что у нее в самом деле замечательные волосы и что улыбается она, как ни одна женщина. Я следил за ней, и мне хотелось в каждом ее движении и взгляде видеть то, что она не любит своего мужа, и мне казалось, что я это вижу.
Дмитрий Петрович скоро стал бороться с дремотой. После ужина он посидел с нами минут десять и сказал:
— Как вам угодно, господа, а мне завтра нужно вставать в три часа. Позвольте оставить вас.
Он нежно поцеловал жену, крепко, с благодарностью пожал мне руку и взял с меня слово, что я непременно приеду на будущей неделе. Чтобы завтра не проспать, он пошел ночевать во флигель.
Мария Сергеевна ложилась спать поздно, по-петербургски, и теперь почему-то я был рад этому.
— Итак? — начал я, когда мы остались одни. — Итак, вы будете добры, сыграете что-нибудь.
Мне не хотелось музыки, но я не знал, как начать разговор. Она села за рояль и сыграла, не помню что. Я сидел возле, смотрел на ее белые, пухлые руки и старался прочесть что-нибудь на ее холодном, равнодушном лице. Но вот она чему-то улыбнулась и поглядела на меня.
— Вам скучно без вашего друга, — сказала она.
Я засмеялся.
— Для дружбы достаточно было бы ездить сюда раз в месяц, а я бываю тут чаще, чем каждую неделю.
Сказавши это, я встал и в волнении прошелся из угла в угол. Она тоже встала и отошла к камину.
— Вы что хотите этим сказать? — спросила она, поднимая на меня свои большие, ясные глаза.
Я ничего не ответил.
— Вы сказали неправду, — продолжала она, подумав. — Вы бываете здесь только ради Дмитрия Петровича. Что ж, я очень рада. В наш век редко кому приходится видеть такую дружбу.
«Эге!» — подумал я и, не зная, что сказать, спросил: — Хотите пройтись по саду?
— Нет.
Я вышел на террасу. По голове у меня бегали мурашки и мне было холодно от волнения. Я уже был уверен, что разговор наш будет самый ничтожный и что ничего особенного мы не сумеем сказать друг другу, но что непременно в эту ночь должно случиться то, о чем я не смел даже мечтать. Непременно в эту ночь, или никогда.
— Какая хорошая погода! — сказал я громко.
— Для меня это решительно всё равно, — послышался ответ.
Я вошел в гостиную. Мария Сергеевна по-прежнему стояла около камина, заложив назад руки, о чем-то думая, и смотрела в сторону.
— Почему же это для вас решительно всё равно? — спросил я.
— Потому что мне скучно. Вам бывает скучно только без вашего друга, а мне всегда скучно. Впрочем… это для вас не интересно.
Я сел за рояль и взял несколько аккордов, выжидая, что она скажет.
— Вы, пожалуйста, не церемоньтесь, — сказала она, сердито глядя на меня и точно собираясь заплакать с досады. — Если вам хочется спать, то уходите. Не думайте, что если вы друг Дмитрия Петровича, то уж обязаны скучать с его женой. Я не хочу жертвы. Пожалуйста, уходите.
Я не ушел, конечно. Она вышла на террасу, а я остался в гостиной и минут пять перелистывал ноты. Потом и я вышел. Мы стояли рядом в тени от занавесок, а под нами были ступени, залитые лунным светом. Через цветочные клумбы и по желтому песку аллей тянулись черные тени деревьев.
— Мне тоже нужно уезжать завтра, — сказал я.
— Конечно, если мужа нет дома, то вам нельзя оставаться здесь, — проговорила она насмешливо. — Воображаю, как бы вы были несчастны, если бы влюбились в меня! Вот погодите, я когда-нибудь возьму и брошусь вам на шею… Посмотрю, с каким ужасом вы побежите от меня. Это интересно.
Ее слова и бледное лицо были сердиты, но ее глаза были полны самой нежной, страстной любви. Я уже смотрел на это прекрасное создание, как на свою собственность, и тут впервые я заметил, что у нее золотистые брови, чудные брови, каких я раньше никогда не видел. Мысль, что я сейчас могу привлечь ее к себе, ласкать, касаться ее замечательных волос, представилась мне вдруг такою чудовищной, что я засмеялся и закрыл глаза.
— Однако уже пора… Спокойной ночи, — проговорила она.
— Я не хочу спокойной ночи… — сказал я, смеясь и идя за ней в гостиную. — Я прокляну эту ночь, если она будет спокойной.
Пожимая ей руку и провожая ее до двери, я видел по ее лицу, что она понимает меня и рада, что я тоже понимаю ее.
Я пошел к себе в комнату. На столе у меня около книг лежала фуражка Дмитрия Петровича, и это напомнило мне об его дружбе. Я взял трость и вышел в сад. Тут уж подымался туман, и около деревьев и кустов, обнимая их, бродили те самые высокие и узкие привидения, которых я видел давеча на реке. Как жаль, что я не мог с ними говорить!
52 
