74 
– Мы снимали это, чтобы изучить детали рисунков и разработать наброски к скульптурам. – Голос Сьерры вернул Купидо к тому, что происходило на экране телевизора. – Кассета несколько дней была у Глории, а потом она мне ее вернула, будто уже изучила все, что ей было нужно.
Несколько минут спустя камера покинула пещеру и вновь вышла на солнечный свет. Сьерра снова поймал в объектив Глорию, несмотря на ее протесты. Девушка села полюбоваться пейзажем и позволила камере скользнуть по своему телу, задержаться на профиле и запечатлеть солнечные лучи, пробивающиеся сквозь челку. Казалось, она заворожена открывающимся видом, такая радостная, беззаботная, и ни тени предчувствия на ее лице, что скоро она погибнет очень близко от этого места.
– Она была очень красивой, – прошептал скульптор.
– Да, – единственное, что сумел выдавить детектив.
– Я позвонил ей в ту субботу в отель, – сказал вдруг Сьерра. – Хотел пойти с ней. Собирался попросить, чтобы она свернула выставку.
– Сколько раз вы звонили? – спросил Купидо.
– Два, но, видимо, плохо уговаривал.
«Еще одна новая маленькая деталь, от которой мало толку», – подумал детектив.
Пленка закончилась, и экран потемнел, но Сьерра не выключил телевизор.
– Она не сказала вам чего-нибудь важного? Например, что собирается пойти с кем-нибудь другим?
– Нет, она хотела идти одна, как и раньше, и меня взять не пожелала. Я сказал, что нам надо поговорить о выставке, – объяснил скульптор, потом уныло покачал головой и добавил: – Вы уже знаете, чем все закончилось. Неделю назад я все бросил и приехал в Бреду.
– С тех пор вы не возвращались в Мадрид?
– Нет.
– И в минувшее воскресенье тоже были в Бреде?
– Что вы хотите сказать? – спросил тот медленно, словно пытаясь угадать, в чем здесь подвох.
– Лейтенант обязательно спросит вас, что вы делали в воскресенье утром, когда убили егеря.
Сьерра спрятал свое беспокойство за гримасой, словно ему вдруг разонравилась роль подозреваемого. Поговорив по душам с детективом и показав ему видеозапись, он, казалось, не ожидал таких вопросов, означавших, что ему все еще не доверяют.
– Он меня об этом уже спрашивал. Я бродил по полям и как раз тем утром нашел дерево, – сказал он, махнув рукой в сторону навеса.
– Никого не видели?
– Вроде нет. Хотя никогда нельзя быть уверенным, что за тобой никто не наблюдает.
– Значит, алиби на тот день у вас нет, – сказал Купидо, стараясь, чтобы его слова не звучали угрожающе.
– Нет, но я в нем и не нуждаюсь. Отсутствие алиби не есть доказательство вины. Это вы должны доказать мою вину, – ответил скульптор сурово, хотя выглядел не сердитым, а скорее грустным.
– Нет-нет. Я никого не обвиняю. Это работа полиции и судей, – мягко сказал Купидо.
– Какова же ваша работа? – спросил Сьерра с иронией.
– Она всегда разная. Зависит от того, кто мне платит.
– А в этом случае? Вы же сказали, что Англада с вами распрощался.
– Не совсем так. Просто он считает, что искать дальше бессмысленно. Он-то меня уволил, но вот я себя – еще нет. Люблю все доводить до конца. Кажется, я уже говорил.
Пленка с щелчком остановилась и начала перематываться; это было словно знаком к тому, что пора уходить, – Купидо поднялся и направился к выходу. Уже от двери он спросил:
– Вы были любовниками?
– Нет. Я соврал вам тогда, в Мадриде. Решил, что отвергнутый воздыхатель – первый кандидат в подозреваемые. Но Глория никогда не отвечала мне взаимностью.
Детектив сам не знал почему, но обрадовался, услышав эти слова. Интересно сопоставить, насколько разной была Глория в рассказах разных людей и как вообще меняется образ человека в зависимости от того, кто о нем говорит; в результате он может предстать перед нами то святым, то подлецом. Купидо простился со Сьеррой с чувством, которое не покидало его все последнее время, – мечтательным и неловким, будто он только что проснулся после месяца сна и никак не может уловить смысл увиденного и услышанного.
На обратной дороге он вдруг подумал, что все, кто окружал Глорию, были одинокими людьми. Или стали одинокими после ее смерти. Сьерра, Маркос Англада, Давид, Камила, Октавио, Арменголь... ни у кого из них не было второй половины. Казалось, они в той или иной форме эмоционально зависели от Глории и все, что у них осталось общего после того, как она ушла, это одиночество. Когда Глория была жива, существовала некая ось, которая их поддерживала, как центральный стержень зонта держит спицы. Когда же она умерла, остались лишь лохмотья черной ткани между острыми и даже опасными спицами.
74 
