21 
Он не мог доверять матери. Что она задумала? Он с беспокойством поглядывал на свою полнеющую жену. Мать не позволит этому ребенку преградить путь к трону ее любимому Генриху. Если она хочет видеть герцога Анжуйского у престола, что она готовит для ее сына Карла?
Зловещую тишину улиц нарушил внезапный шум. О чем говорили с такими серьезными лицами люди, собравшиеся в группы? Что означали буйства в тавернах? Было чистейшим безумием приглашать гугенотов и католиков в город; это сулило несчастья, кровопролитие. Карл увидел себя в роли узника, ощутил мерзкий запах тюрьмы; в его воображении он подвергался пыткам, а потом ему отсекали голову. Он захотел посмотреть на льющуюся кровь, отхлестать плетью своих собак. Однако, поскольку в нем оставалась частица психического здоровья, он помнил об угрызениях совести, следовавших за актами насилия, о том, с каким ужасом он смотрел на забитую до смерти любимую собаку.
В комнату кто-то вошел; Карл не посмел обернуться и посмотреть на гостя. Он боялся увидеть улыбку матери. Говорили, что у нее есть отмычки, способные открыть любые двери французских дворцов, и что она часто бесшумно проникает в разные комнаты, чтобы, спрятавшись за шторами, слушать государственные тайны, наблюдать за тем, как дамы из Летучего Эскадрона занимаются любовью с мужчинами, выбранными для них королевой-матерью. Катрин играла важную роль во всех его фантазиях и страхах.
— Карл, мой любимый.
Он радостно вскрикнул — возле него стояла не мать, а Мадлен, старая няня.
— Мадлон! — Он обратился к ней, как в детстве.
Она обняла его.
— Мой малыш! Что тебя мучает? Скажи Мадлон.
Через некоторое время он немного успокоился.
— Эти люди на улицах, Мадлон. Им не следовало находиться там. Католики и гугеноты собрались вместе. Это я позвал их сюда. Вот что меня пугает.
— Это сделал не ты, а другие.
Он засмеялся.
— Ты всегда так говорила, когда возникали неприятности, в которых обвиняли меня. «О, это не мой Карл, это Марго или кто-то из его братьев».
— Но ты никогда не хотел ничего дурного. Ты был моим добрым мальчиком.
— Теперь я король, няня. Как бы я хотел снова стать ребенком, чтобы убегать из Лувра, Парижа в какое-нибудь тихое место… с тобой, Мари, собаками, соколами, с моим пестрым ястребом, который ловит для меня мелких птиц. Скрыться от всего этого… с вами всеми. Как счастлив был бы я!
— Но тебе нечего бояться, любовь моя!
— Не знаю, няня. Почему мои подданные не могут жить в мире? Я люблю их всех, католиков и гугенотов. Ты ведь сама гугенотка.
— Я бы хотела, чтобы ты молился со мной, Карл. Ты обрел бы в этом большое утешение.
— Возможно, однажды это произойдет, Мадлон. Но меня пугает вся эта ненависть вокруг нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала, а он холоден и надменен с господином де Гизом. Это плохо, Мадлон. Им следует быть друзьями. Если бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и католики Парижа были бы друзьями, потому что католики подражают герцогу, а гугеноты слушаются адмирала. Да! Именно это я должен сделать! Я должен сделать их друзьями. Я настою на этом. Потребую. Я — король. Клянусь Господом, если они не обменяются поцелуями дружбы, я… я…
Мадлен вытерла пот с его лба.
— Да! Ты прав, мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты заставишь их сделать это, но сейчас отдохни немного.
Он коснулся губами ее щеки.
— Почему не все парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему они не похожи на Мари и мою жену?
— Тогда мир стал бы скучным, — сказала женщина.
— Скучным? Нет, счастливым. Свободным от страха… смертей… кровопролитий. Иди, дорогая няня, и позови Мари. Я поговорю с ней и узнаю, что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.
Маска доброжелательности скрывала циничное отношение Катрин к фарсу, который разыгрывали перед ней.
Поцелуи дружбы между Генрихом де Гизом и Колиньи! Она вспомнила аналогичную сцену, происшедшую шесть лет назад в замке Блуа. Она сама организовала этот спектакль с теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз был еще мальчиком, совершенно бесхитростным, не способным скрыть огонь, вспыхнувший на щеках, погасить пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он сказал: «Я не могу поцеловать человека, которого считают убийцей моего отца».
Как меняют нас годы! — подумала она. Теперь герцог — уже не мальчик — готов обнять адмирала и расцеловать его в обе щеки, замышляя при этом убийство Колиньи.
21 
