135 
— Да, надо спешить… — говорит Кирьяков. — Между прочим, не лишний вопрос: сколько вы возьмете за труды?
— Я, право, не знаю… — конфузливо улыбается Марья Петровна. — Сколько дадите…
— Нет, я этого не люблю, — говорит Кирьяков, холодно и неподвижно глядя на акушерку. — Договор лучше денег. Мне не нужно вашего, вам не нужно моего. Во избежание недоразумений, нам разумнее уговориться заранее.
— Я, право, не знаю… Определенной цены нет.
— Я сам тружусь и привык ценить чужой труд. Несправедливости я не люблю. Для меня одинаково будет неприятно, если я вам не доплачу или если вы с меня потребуете лишнее, а потому я настаиваю на том, чтобы вы назвали вашу цену.
— Ведь цены разные бывают!
— Гм!.. Ввиду ваших колебаний, которые мне непонятны, я сам должен назначить цену. Дать вам я могу два рубля.
— Что вы, помилуйте!.. — говорит Марья Петровна, краснея и пятясь назад. — Мне даже совестно… Чем два рубля брать, так я уж лучше даром. Извольте, за пять рублей…
— Два рубля, ни копейки больше. Вашего мне не нужно, но и лишнее платить я не намерен.
— Как вам угодно-с, но за два рубля я не поеду…
— Но по закону вы не имеете права отказываться.
— Извольте, я задаром поеду.
— Даром я не хочу. Каждый труд должен быть вознаграждаем. Я сам тружусь и понимаю…
— За два рубля не поеду-с… — кротко заявляет Марья Петровна. — Извольте, задаром…
— В таком случае очень жалею, что напрасно обеспокоил… Честь имею кланяться.
— Какие вы, право… — говорит акушерка, провожая Кирьякова в переднюю. — Если уж вам так угодно, то извольте, я за три рубля поеду.
Кирьяков хмурится и думает целых две минуты, сосредоточенно глядя на пол, потом говорит решительно «нет!» и выходит на улицу. Удивленная и сконфуженная акушерка запирает за ним дверь и идет к себе в спальню.
«Красивый, солидный, но какой странный, бог с ним…» — думает она, ложась.
Но не проходит и получаса, как опять звонок; она поднимается и видит в передней того же Кирьякова.
— Удивительные беспорядки! — говорит он. — Ни в аптеке, ни городовые, ни дворники, никто не знает адресов акушерок, и таким образом я поставлен в необходимость согласиться на ваши условия. Я дам вам три рубля, но… предупреждаю, что, нанимая прислугу и вообще пользуясь чьими-либо услугами, я заранее условливаюсь, чтобы при расплате не было разговоров о прибавках, на чай и проч. Каждый должен получать свое.
Марья Петровна не долго слушала Кирьякова, но уже чувствует, что он надоел ей, опротивел, что его ровная, мерная речь тяжестью ложится ей на душу. Она одевается и выходит с ним на улицу. В воздухе тихо, но холодно и так пасмурно, что даже фонарные огни еле видны. Под ногами всхлипывает слякоть. Акушерка всматривается и не видит извозчика…
— Вероятно, недалеко? — спрашивает она.
— Недалеко, — угрюмо отвечает Кирьяков.
Проходят один переулок, другой, третий… Кирьяков шагает, и даже в походке его сказывается солидность и положительность.
— Какая ужасная погода! — заговаривает с ним акушерка.
Но он солидно молчит и заметно старается идти по гладким камням, чтобы не испортить калош. Наконец, после долгой ходьбы, акушерка входит в переднюю; оттуда видна большая, прилично убранная зала. В комнатах, даже в спальне, где лежит роженица, ни души… Родственников и старух, которыми на всяких родинах хоть пруд пруди, тут не видно. Мечется, как угорелая, одна только кухарка с тупым, испуганным лицом. Слышны громкие стоны.
Проходит три часа. Марья Петровна сидит у кровати роженицы и шепчет о чем-то. Обе женщины уже успели познакомиться, узнали друг друга, посудачили, поахали…
— Вам нельзя говорить! — тревожится акушерка, а сама так и сыплет вопросами.
Но вот открывается дверь, и тихо, солидно входит в спальню сам Кирьяков. Он садится на стул и поглаживает бакены. Наступает молчание… Марья Петровна робко поглядывает на его красивое, но бесстрастное, деревянное лицо и ждет, когда он начнет говорить. Но он упорно молчит и о чем-то думает. Не дождавшись, акушерка решается сама начать разговор и произносит фразу, какую обыкновенно говорят на родинах:
— Ну, вот и слава богу, одним человеком на этом свете больше!
— Да, приятно, — говорит Кирьяков, сохраняя деревянное выражение лица, — хотя, впрочем, с другой стороны, чтобы иметь лишних детей, нужно иметь лишние деньги. Ребенок не родится сытым и одетым.
135 
