— Вы слышали новости, — сказал он.
— Он сейчас не может с вами говорить, — произнесла Моника. — Он слишком расстроен. Вы же знаете, Лукрецио был для него как отец.
— Первое: никому из вас не выходить из дома, — распорядился Фалькон. — Заприте все двери и окна и поднимитесь наверх. Никому не открывайте дверь. Я выслал к вам патрульную машину.
Моника ничего не ответила.
— Я расскажу вам, в чем дело, когда приеду, — продолжал Фалькон. — Хесус говорил вчера с Лукрецио Аренасом?
— Да, они встречались.
— Я сейчас приеду. Заприте все двери. Никого не впускайте.
По пути в Порвенир Фалькон позвонил Эльвире и попросил предоставить вооруженную охрану Аларкону и его семье. Просьба была немедленно удовлетворена.
— Все время поступает что-то новое, — сообщил Эльвира. — Но об этом — не по телефону. Я сейчас буду.
— Я еду к Аларкону, — сказал Фалькон.
— Нам известно, где был Аларкон в ночь убийства Татеба Хассани?
— На свадьбе в Мадриде.
— Значит, вы думаете, что он чист?
— Я знаю, что он чист, — ответил Фалькон. — У меня особые сведения.
— Особые сведения, даже ваши особые сведения, не всегда хорошо смотрятся в полицейском рапорте, — заметил Эльвира.
Людей на улице не было; Фалькон припарковался позади патрульной машины, которая уже стояла у металлических ворот дома Аларкона. Моника нажала кнопку и впустила его. Фалькон внимательно огляделся по сторонам, прежде чем войти в дверь дома; он закрыл ее за собой и запер на три оборота. Затем он прошел в заднюю часть дома и проверил все двери и окна.
— Мы просто принимаем меры предосторожности, — сказал Фалькон. — Мы пока не знаем, с кем имеем дело и входит ли Хесус в их список. Пока мы этого не узнаем, мы помещаем вас под вооруженную охрану.
— Он на кухне, — проговорила она, болезненно-бледная от страха.
Она пошла наверх, чтобы посидеть с детьми.
Аларкон сидел за кухонным столом, перед ним был нетронутый эспрессо. Он протянул руки по столу, сжал кулаки и смотрел в пространство. Он вышел из транса, лишь когда Фалькон появился в его поле зрения и принес свои соболезнования.
— Я знаю, как он был для вас важен, — проговорил Фалькон.
Аларкон кивнул. Судя по его виду, спал он мало. Он негромко постукивал кулаками по столешнице.
— Вы вчера говорили с Аренасом? — спросил Фалькон.
Аларкон кивнул.
— Как он отреагировал на ту информацию, которую я вам дал?
— Лукрецио достиг такого положения в жизни и бизнесе, что ему больше не нужно беспокоиться о подробностях, — сказал Аларкон. — У него были специальные люди, которые занимались подробностями. Не думаю, чтобы за последние двадцать пять лет он лично видел какой-нибудь счет, или читал контракт, или даже осознавал, какие тонны бумаг теперь изводят при слияниях-поглощениях. Его рабочий стол всегда пуст и чист. На нем даже нет телефона, с тех пор как он понял, что все люди, с кем он хочет разговаривать, есть у него в мобильном. Он так и не научился пользоваться компьютером.
— Что вы хотите мне сказать, Хесус? — проговорил Фалькон, теряя терпение. — Что услуги Татеба Хассани и его последующее убийство были «подробностями», которые не заботили Лукрецио Аренаса?
— Я хочу вам сказать, что он — из тех, кто будет со смехом слушать деловые новости, со всеми их потрясающими «деталями, о которых стало известно в последнюю минуту», или смотреть канал вроде «Блумберга», пусть тот и отлично разбирается в своей тематике, — пояснил Аларкон. — А потом он расскажет вам о том, что происходит на самом деле, потому что он общается с людьми, которые действительно делают так, чтобы это произошло, и вы поймете, что эти так называемые новости — просто некоторые детали, которые добыл журналист или которые этому журналисту дали.
— Так о чем вы говорили?
— Мы говорили о власти.
— Вряд ли мне это чем-то поможет.
— Да. Но мне это оказало гигантскую помощь, — заявил Аларкон. — Я откажусь от лидерства в «Фуэрса Андалусия» и вернусь в бизнес. Я сделаю заявление для прессы сегодня утром, в одиннадцать часов. Ничего больше не осталось, Хавьер. С «Фуэрса Андалусия» покончено.
— Что же он говорил вам о власти?
— Что все, что имеет отношение к политике и так для меня значимо: люди, здоровье, образование, религия… что все это — частности, и ничто из этого невозможно без власти.