Особенно,... 
78 
* * *
Уильям вернулся домой лишь зимой. Давид Янг привез его на извозчике, относясь к нему как к мученику.
Произошедшие с Уильямом изменения стали более очевидными, когда он вернулся в мансарду. Уильям находился в каком-то ужасно лихорадочном состоянии; несмотря на физическое недомогание, он был в приподнятом настроении. Уильям страдал и понял, что он был рад, что страдал; потому что в роли страдающего заключенного было больше достоинства, чем в какой бы то ни было другой возможной для него тогда роли.
– Скоро, – говорил он, – я снова буду зарабатывать.
Но здоровье его не поправлялось; более того, оно ухудшалось. Давид Янг стал бывать у них чаще, чем прежде.
– Тебя не забудут, – сказал он Уильяму. – Однажды станет известно, что ты был отправлен в тюрьму не за продажу тех глупых листков – их продавали сотни людей, и на них не обращали внимания, – а потому, что осмелился выступать в защиту бедных.
Давид Янг ходил по мансарде с горящими глазами и сжатыми кулаками.
– Мы должны добиться избирательного права для трудящихся. Почему не может каждый человек иметь возможность выбрать того, кто будет представлять его в парламенте? Первый билль о реформе парламента не решил вопроса. Мы должны добиться избирательного права для тех, кто не платит ежегодную десятифунтовую ренту, как и для тех, кто платит. Мы должны добиться одинакового жизненного уровня.
Уильям слушал с сияющими глазами, и Аманда чувствовала, что он оживал во время визитов Давида Янга. Сама она тоже заинтересовалась теориями Давида; он казался таким милым молодым человеком, таким бескорыстным, стремящимся жить не для себя, а ради блага других. Ей бы хотелось, чтобы такое впечатление о мистере Янге не изменилось; она хотела бы относиться к нему так же, как Уильям.
В один из тех дней Давид уговорил ее оставить свою работу и поехать с ним погулять в Креморн-парк.
– Аманда, – заговорил он с ней во время прогулки по аллеям, – вам не следует жить там, где вы живете.
– Никому из нас не следует находиться там, – ответила она.
– Вас это особенно касается.
– Но ведь вы говорите, что мы все равны. Чем же я отличаюсь?
– Вы знаете чем. Вас воспитали для другой жизни. Поезжайте и поживите с моими родными в загородной усадьбе.
– Если я побуду у ваших родственников, это не изменит моего положения, – сказала она. – Я должна буду вернуться в мансарду шить сорочки.
– Возможно, вам и нет надобности возвращаться в мансарду, – продолжал он.
И она представила себе жизнь в уютном доме, уединение и десятки преимуществ цивилизации, которые она оценила лишь после того, как потеряла их. На какой-то миг она поддалась искушению. Он не так высокомерен и не такой собственник, как Энтони; но ведь она его не любила. Если бы она стала теперь искать легкий выход из положения, ее победа над прошлым была бы неполной.
– Подумайте об этом. Вам не следует там оставаться. Это место не для вас.
– Вы очень добры, но я думаю, что и вы полагаете, что у богатых одни права, а у бедных – другие... по крайней мере у тех, кто был богат прежде.
Он вспыхнул.
– Мы говорим о разных вещах, – возразил он.
Уильяму оставалось жить недолго. Он это знал; знали это и Аманда, и Лилит.
Именно потому, что он это знал, он решился сказать Аманде о своих чувствах к ней. Случилось это однажды после полудня, когда он лежал на матрасе в своей комнате в мансарде, а она пришла туда с шитьем.
Оправившись после приступа кашля, он сказал:
– Мне уже никогда не поправиться. Она возражала, но он покачал головой.
– Нет, – продолжал он. – Не поправиться. Мисс Аманда... я надеюсь, что вы правильно поступили, приехав вот так в Лондон. Одно меня заботит, что с вами будет.
– Вы не должны об этом говорить, Уильям. Вы поправитесь. У нас все будет хорошо.
– Я люблю вас, мисс Аманда, – сказал он. – Я не должен был бы этого говорить... но я знаю то... в чем я уверен. Мне следовало бы помнить свое место. Я понимал, что с моей стороны это нескромно. Но этому трудно противостоять. Это началось с того момента, когда я впервые вас увидел. Но я никогда не помышлял признаться вам в этом.
– Уильям, – ответила она, – вы имеете право говорить о своих чувствах.
– Это другое. Когда я думаю о других людях, я считаю несправедливым, что одних называют знатью, что им следует кланяться и обращаться с ними с особым уважением, а прочих не принимать во внимание. Что касается вас, я чувствую, что это правильно и справедливо, так и подобает.
78 
