Последние отзывы

  2  

Хеннинг Клоппер покачал головой:

- Это не мои воспоминания. Речь вовсе не обо мне и не о моей семье, а об английском сержанте по имени Джордж Страттон.

Ганс дю Плейс, который пытался раскурить сигарку, от удивления едва не выронил спичку.

- С каких это пор ты интересуешься англичанами? Хороший англичанин - мертвый англичанин, кто бы он ни был: сержант, политик или рудничный управляющий.

- Он мертв, - сказал Хеннинг Клоппер. - Сержант Джордж Страттон мертв. Можешь не беспокоиться. Я как раз и хочу рассказать вам о его смерти. Он умер сорок лет назад.

Ганс дю Плейс открыл было рот, собираясь сделать очередное замечание, но Вернер ван дер Мерве поспешно тронул его за плечо:

- Погоди. Пусть Хеннинг расскажет.

Хеннинг Клоппер отхлебнул еще глоток кофе, тщательно промокнул салфеткой рот и тонкие светлые усики.

- Это случилось в апреле тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, - начал он. - Когда англичане воевали с восставшими африканскими племенами.

- И потерпели поражение, - вставил Ганс дю Плейс. - Только англичане способны потерпеть поражение от дикарей. При Исандлуане и Роркс-Дрифте английская армия показала свою полную беспомощность. Дикари их попросту вырезали.

- Дай ему рассказать, - вмешался Вернер ван дер Мерве. - Что ты все время перебиваешь!

- То, о чем я хочу рассказать, произошло в окрестностях реки Бюффелсрифир, - продолжал Хеннинг Клоппер. - Местные жители называют ее Гонгко. Отряд конных стрелков под командой Страттона, став лагерем, занял позиции в открытом поле близ реки. Прямо перед ними была гора, не помню, как она называлась. А за этой горой укрывались воины племени коза, немногочисленные и плохо вооруженные. Солдатам Страттона не о чем было беспокоиться. Высланные вперед лазутчики уверяли, что войско у коза недисциплинированное и, судя по всему, готовится отступить. Вдобавок в тот день Страттон и его люди ожидали прибытия подкреплений силой как минимум в батальон. И вдруг сержант Страттон, который издавна славился своим несокрушимым спокойствием, повел себя очень странно: принялся ходить по лагерю и прощаться с солдатами. Очевидцы говорили позднее, что его словно бы поразила внезапная лихорадка. Потом он достал пистолет и выстрелил себе в голову, прямо на глазах у солдат. Когда Страттон покончил с собой у реки Бюффелсрифир, ему было двадцать шесть лет. Всего на четыре года больше, чем мне сейчас.

Хеннинг Клоппер неожиданно замолчал, будто конец истории удивил его самого. Ганс дю Плейс выпустил колечко дыма, ожидая продолжения. Вернер ван дер Мерве щелкнул пальцами, подзывая черного официанта, который вытирал столик в другом конце зала.

- Это все? - спросил Ганс дю Плейс.

- Да, - ответил Хеннинг Клоппер. - Разве этого недостаточно?

- По-моему, надо заказать еще кофе, - сказал Вернер ван дер Мерве.

Черный официант, прихрамывавший на одну ногу, с поклоном принял заказ и исчез на кухне.

- Зачем ты нам это рассказал? - спросил Ганс дю Плейс. - При чем тут английский сержант, который перегрелся на солнце и пустил себе пулю в висок?

Хеннинг Клоппер посмотрел на своих друзей с удивлением:

- Вы не понимаете? В самом деле не понимаете?

Удивление его было неподдельным, без следа наигранности. Случайно наткнувшись дома у родителей в каком-то журнале на рассказ о смерти сержанта Страттона, он сразу почувствовал, что она чем-то его задела. Что-то в судьбе сержанта показалось ему очень близким. Сперва эта мысль смутила его, потому что шла вразрез с его убеждениями. Ну что у него может быть общего с сержантом английской армии, который явно в припадке безумия приставил к виску пистолет и нажал на курок?

Но в сущности, внимание его привлекла вовсе не судьба Страттона, а заключительные строки заметки. Рядовой, который был очевидцем этого инцидента, спустя много лет рассказал, что в свой последний день сержант Страттон все время бормотал себе под нос несколько слов, снова и снова, как заклинание. Лучше мне пустить себе пулю в лоб, чем попасть живым в лапы воинов коза.

Именно так Хеннинг Клоппер воспринимал собственное положение - положение бура в Южной Африке, где господствовали англичане. Он как бы внезапно осознал, что стоит перед тем же выбором, что и сержант Страттон.

Покорность, подумал он тогда. Нет ничего хуже, чем жить в обстоятельствах, над которыми ты сам не властен. Всех моих собратьев, весь мой народ принуждают жить по английским законам, под английским губернатором, среди английского презрения. Нашей культуре повсюду грозят опасности и клевета. Англичане не оставят попыток сломить нас. Самое страшное в покорности, что она может стать привычкой, смирением, которое цепенящей отравой растекается в крови, а ты сам даже не замечаешь этого. И вот тогда покорность уже необратима. Последние очаги сопротивления подавлены, сознание замутилось и мало-помалу гаснет.

  2