[— Ну, это что же, ежели так сомневаться-то! — единодушно протестуют старые травленые волки. — Бог грехам терпит, а авось и на кривой везет!]
— Ежели так понимать, Василий Петрович, то и служить нельзя!.. Все не без греха [, что мы, что ремонт, что движение. Там, глядишь, паровоз не в порядке, там шпалы, там телеграфисты, стрелочники с устатку носом клюют. Не миновать бы иной раз крушения, а господь милует. Ну, тоже сказать, и помощники — у всех они не ангелы, люди, а ездим же. Где так, где не так — ладно! Бог не выдаст, паровоз не свалится!
— Вот вы так убеждены, а я не могу с этим примириться!.. И разнесчастный я человек, когда сел да поехал! — шипит где, хлябает, постукивает — душа у меня не на месте! Ну, прямо по сердцу стучит, а не то что!
Рассмеявшись сухим, неприятно-срывающимся смехом и подозрительно щуря колючие глаза с дрожащими веками, Василий Петрович признается в некотором сентиментализме, мало приличествующем опытному, ко всему притерпевшемуся машинисту.
— Слушаешь и думаешь: а что ежели пассажиры услышат…
— Ну уж, это ты того, голова, — заропщут деповские старейшины, — через край хватаешь! Придирчивость не в меру, — вот что! Этак-то на тебя и любой из нас, чего доброго, не потрафил бы, ежели бы к тебе в помогалы бог привел!..
— Пожалуй и не потрафил бы! — согласится с ними Василий Петрович с задорными искорками в глазах.]
— Вот погоди, ужо дождешься нагоняя от самого за частую мену помощников! — смеясь припугнут Марова кумовья.
— Увидим! — ответил он с легкой дрожью в голосе. — До сих пор бог хранил… Не говоря нагоняя, а даже замечания не заслужил… И за пятнадцать лет управления паровозом, слава богу, ни одного случая не было, — добавит он не без гордости.
— Еще бы у тебя да случаи! Чай ты бежишь нянчиться с своим паровозом за сутки до поезда! — хохочут машинисты.
— На людей не надеюсь, это правда, — отрежет им Маров. — А оттого и исправность.
— Мученик ты, Василий Петрович! — закончат свои увещанья старые паровозные волки, убедившись лишний раз в неисправимости Марова.
«Сам», нагоняем которого приятели попугивают Марова, то есть начальник тяги, лицо полумифическое и недосягаемо далекое, обитающее в недоступных недрах Управления, — этот «сам» давно уже знает о роковом недостатке Марова. Но он умеет при случае больше Марова снисходить к недостаткам и смотреть сквозь пальцы на слабости тех из подчиненных, которых ценит. Раза два в десятилетие, прислушавшись к ропоту помощников, к докладам ревизоров, «сам» писал криворотовскому начальнику своим до жесткости сжатым стилем: «Г. Нач. XI уч. тяги. Маров слишком часто меняет людей. Потрудитесь объяснить, чем это вызывается». И Николай Эрастович столько же раз давал ответ, приблизительно такого рода: «Г. Нач. тяги. На надпись № 47898 и. ч. сообщить, что частая смена обусловливается лишь строгим отношением к делу со стороны Марова. Это безукоризненный машинист. Что же касается помощников, большинство из них нуждается именно в строгом к ним отношении».
И «маровская каторга» оставалась в том же положении. Мучился он сам, ежемесячно начиная одно и то же дело переделывать снова, поедом ел помощников, скрежетал зубами и вызывал проклятия молодежи…
С годами этот маровский обычай всем примелькался до того, что на него уже не обращали и внимания.
И вот произошло истинное чудо, заставившее о себе говорить и основное депо Криворотово, и оба подчиненные ему оборотные депо — Сухожилье и Малютино, и все три дежурки, в которых сбирались на отдых паровозные бригады трех соседних участков:
— У Марова новый помощник ездит сряду два месяца.
— Да не может быть?! Кто такой этот страстотерпец, ежели он не черт?
— Черт не черт, а что хохол, так это верно… Хлебопчук какой-то, называют.
— Вот история-то!.. И не гонит его Маров?
— Куда тебе! Не надышится!
— А все-таки, надо ждать, скоро прогонит…
Но за вторым месяцем прошел и третий, а новый помощник Марова, на удивленье всем трем участкам, преблагополучно оставался у Марова. Любители поспорить на заклад пропили не мало пива и водки, держа пари, что обычная маровская история непременно должна произойти через неделю, через две, через три наконец [, смотря по уверенности спорщиков]. Но недели шли одна за другой, а необыкновенный человек, удивительный Хлебопчук твердо стоял на своем служебном посту, — по левую сторону котла на паровозе серия «Я», номер сороковой, принадлежащем Марову.