26 
Она развернула бумагу, и внутри оказался миниатюрный портрет: на меня глядело лицо Роберта.
– Сходство очень велико, – сказала она. – Тебе так не кажется?
– Каждый сказал бы, что это – никто иной, как милорд Лейстер.
– Я показывала его Мелвиллу, и он также полагает, что сходство поразительное. Он пожелал взять его с собой, чтобы показать своей повелительнице: он полагает, что как только она взглянет на портрет, она не сможет отказать ему. – Она застенчиво засмеялась. – Но я не отдала ему портрет. Я сказала Мелвиллу, что он единственный у меня, поэтому я не могу отдать его. Полагаю, он понял.
Она было дала мне его в руки и вдруг довольно резко выхватила. Затем осторожно опять завернула портрет и перевязала лентой. Это было символично: она никогда не отдаст Его.
Без сомнения, Роберт поверил тому, что после оказания почестей следующим шагом королевы будет замужество. Я полагала, что и действительно она намерена была выйти за него замуж, несмотря на ее заверения, что она желает остаться девственницей.
Он теперь был очень богат – он стал одним из богатейших людей в Англии, и немедленно приступил к реконструкции замка Кенилворт. Как и следовало ожидать, он гордился своим богатством и, конечно, был очень близок к королеве. Ее спальня стала, в некотором смысле, государственным кабинетом, и, по традиции веков, она принимала в ней министров. Однако один Роберт мог входить к ней в спальню без доклада – ему все позволялось. Однажды он выхватил ночную сорочку у леди, обязанность которой была подавать сорочку королеве, и подал ее сам. Не раз его видели целующим королеву на ночь.
Я вспомнила при этом, какие слухи распространялись о прошлом Елизаветы – о ее шашнях с Томасом Сеймуром, который свободно бывал у нее в спальне, но теперь я все более и более укреплялась в убеждении, что между ними не было физической любви. Елизавете нравилось разжигать чувство – свои собственные и своих поклонников – и именно на этом уровне, очевидно, она предпочитала оставлять отношения.
О ней всегда было много слухов, и, конечно, они были далеки от истины, но ее выходки стали предметом изумления всего мира. Не было королевы, за которой тянулась такая череда поклонников и ухажеров, и не было королевы, которую было бы так же трудно завоевать, как ее. Очевидно, для нее это было наивысшим и изысканным развлечением, в то время как для ее поклонников это стало весьма щекотливым и досадным моментом.
Роберта же, как первого из череды соискателей ее руки, существовавшее положение все более и более раздражало. Они оба были уже не в самом молодом возрасте, и, если королева надеялась принести Англии здорового наследника престола, самое время было выйти замуж. Как королеве, ей подобало знать об этом, но она все оттягивала.
Когда она отвергала заморских соискателей своей руки, все полагали, что она делает это оттого, что желает одного Роберта Дадли, но теперь время шло, а оно не выказывала желания выйти замуж. Все, кроме разве что заклятых врагов Роберта, желали их брака, тем более, что она ясно показывала свою любовь к нему.
Однако со временем люди начали предполагать, что существует какая-либо иная причина, по которой она отказывается от замужества. Шептались, что в ней есть нечто, отличающее ее от прочих женщин. Говорили между собой, что она бесплодна, а следовательно, нет смысла выходить замуж только для того, чтобы делить с кем-то власть. Ее прачки, якобы, разболтали о том, что у королевы редко бывают месячные, а это ясно указывало на то, что вряд ли она способна к деторождению. Я, однако, полагала, что едва ли какая-либо из королевских прачек осмелится болтать об этом. Все это было очень загадочно, тем более для женщины, которая была бы настолько влюблена, как была влюблена в Роберта Дадли Елизавета, и тем более было странно, что она даже не пыталась скрыть своих чувств к нему.
Я иногда думала, что ее воспитание имело на нее такое влияние. Ей было только три года, когда умерла ее мать, но она была уже в сознательном возрасте, в особенности, если принимать в расчет ее ранний ум, чтобы оплакивать потерю. Представлялось сомнительным, чтобы ее умная и веселая мать проводила с ребенком много времени, но ее посещения, безусловно, запомнились дочери. Анна Болейн славилась утонченным вкусом, и я слышала, что она любила одевать дочку в изысканные наряды. И вдруг веселая, изящная, нарядная мать исчезает. Я представляла себе трехлетнего ребенка, недоумевающего, задающего вопросы и не получающего на них удовлетворительных ответов. Красивые вещи исчезают вместе с матерью, а вместо этого гувернантка вынуждена посылать к королю с просьбой о самом необходимом, в чем нуждается его дочь. Отец, обезглавивший двух, должен был представляться ребенку ужасным. Одна мачеха Елизаветы умерла при родах, другая была разведена и забыта; последней мачехой была добрая и красивая Катарина Парр, с чьим мужем впоследствии она находилась в столь вольных отношениях, что была выслана из дома. Затем была жизнь, проведенная в казематах, с постоянно занесенным над головой топором палача. И в конце концов – власть и трон.
26 
