58 
— О нет, напротив! — возразила Коломба и, от волнения забыв обо всем на свете, присела на противоположный конец той же каменной скамьи.
Тут госпоже Перрине, застывшей в неподвижности после строгой отповеди Коломбы, надоело стоять; к тому же достойную дуэнью смутило наступившее молчание, и, подхватив под руку госпожу Руперту, она тихонько удалилась. Юноша и девушка остались наедине.
Коломба сидела потупившись и не сразу заметила, что дуэнья ушла; но она не читала: глаза ее застилал туман.
Девушка все еще была взволнована, ошеломлена, и она невольно пыталась скрыть свое волнение, успокоить трепещущее сердце. Асканио тоже был растерян. Сначала, когда Коломба хотела удалить его, юноше было нестерпимо больно; затем он безумно обрадовался, догадавшись, в каком смятении его любимая; он был так слаб, что хоть и утопал в блаженстве, но от всех неожиданных волнений совсем обессилел. Он был в полуобмороке, но мысли его с необыкновенной быстротой сменяли друг друга.
«Она меня презирает! Нет, она меня любит!..» — то и дело повторял он про себя. Он смотрел на Коломбу, сидевшую молча и неподвижно, и не чувствовал, как по его щекам текут слезы. Над их головами в ветвях пели птицы. Ветерок шевелил листву. В церкви Августинцев колокол звал к вечерне, и мягкий звон разливался в тишине. Июльский вечер был удивительно тих и мирен. Это было одно из тех торжественных мгновений, когда душа обновляется и когда одна минута будто заключает в себе двадцать лет, — мгновение, о котором вспоминаешь всю жизнь. Прекрасные юноша и девушка словно были сотворены друг для друга, словно заранее обручены — надо было только протянуть друг другу руку. А оказалось, что их разделяет пропасть.
Прошло несколько секунд, и Коломба подняла голову.
— Вы плачете! — воскликнула она, выразив больше чувства, чем ей бы хотелось.
— Я не плачу, — отвечал Асканио, но, проведя рукой по лицу, почувствовал, что оно мокро от слез. — Да, вы правы, — сказал он.
— Почему? Что с вами? Не позвать ли кого-нибудь? Вам больно?
— Да, при одной лишь мысли…
— Какой же?
— Я думаю о том, что мне, пожалуй, лучше было бы умереть.
— Умереть? Сколько же вам лет, отчего вы говорите о смерти?
— Девятнадцать. Но год несчастья должен быть и годом смерти.
— Но ваши родители тоже будут вас оплакивать, — продолжала Коломба, безотчетно желая узнать о прошлом юноши и смутно предчувствуя, что его будущее принадлежит ей.
— Нет у меня ни отца, ни матери, и никто обо мне не заплачет, кроме моего учителя Бенвенуто.
— Бедный сиротка!
— Да, круглый сирота! Отец меня никогда не любил, а матушку я потерял в раннем детстве, я даже не успел оценить ее любовь, не мог отплатить за нее. Отец!.. Но зачем я все это говорю вам, что вам мои родители?
— Продолжайте, Асканио, прошу вас!
— О святые угодники! Вы запомнили мое имя?
— Продолжайте, продолжайте, — пролепетала Коломба, закрывая руками разрумянившееся личико.
— Отец мой был золотых дел мастер, моя добрая матушка была дочерью флорентийского ювелира, по имени Рафаэль дель Моро, из хорошего итальянского рода. В Италии, в наших городах-республиках, труд не бесчестие — на вывесках лавочников читаешь древнейшие и прославленные имена. Вот мой учитель Челлини, например, знатен, как и король Франции, а пожалуй, и познатнее. Рафаэль дель Моро был беден и выдал замуж свою дочь Стефану против ее воли за своего собрата, который был в тех же летах, что и он, но богат. Увы! Матушка и Бенвенуто Челлини любили друг друга, но были бедны. В ту пору Бенвенуто бродил по свету, чтобы создать себе имя и нажить состояние. Он был далеко и не мог помешать этому союзу. Джизмондо Гадди — так звали моего отца — никогда не узнал, что матушка любила другого, но, увы, возненавидел жену оттого, что она его не любила. Отец был человек злой, завистливый. Да простится мне, что я обвиняю его, но у детей безжалостная память. Сколько раз матушка искала защиты от нападок отца у моей колыбели! Но он не всегда щадил и это убежище. Случалось, он бил мою мать — да простит его бог! — когда она держала меня на руках; в ответ на каждый удар мать целовала меня, чтобы заглушить боль.
Всевышний в своем справедливом гневе покарал отца: он лишился того, что было для него всего дороже на свете, — богатства. Отец разорился. Он умер от горя, так как обеднел, а матушка тоже умерла несколькими днями позже, так как думала, что ее разлюбили.
58 
