65 
Сейчас утро, и если мы бросим взгляд в покои герцогини, то увидим, что она полулежит на оттоманке, опустив очаровательную головку на свою изящную руку, другой же рукой небрежно играя своими золотисто-каштановыми локонами. Босые ножки Анны кажутся еще меньше, еще белее в открытых туфельках из черного бархата, а платье, ниспадающее небрежными, свободными складками, придает прелестнице неотразимое очарование.
Здесь и король; он стоит у окна, но не смотрит на герцогиню. Он отбивает пальцами такт по стеклу и, как видно, погружен в глубокое раздумье. Он, без сомнения, обдумывает важный вопрос, связанный с приездом Карла V во Францию.
— О чем это вы задумались, ваше величество, и к тому же повернулись ко мне спиной? — наконец спросила герцогиня с досадой.
— О стихах, посвященных вам, душа моя. Они, по-моему, вполне закончены, — отвечал Франциск I.
— О, умоляю, прочтите их поскорее, мой прекрасный коронованный поэт!
— Охотно, — отвечал король с самоуверенностью державного стихоплета. — Слушайте же:
- Чуть зарождался день, и в эту пору
- Я, стоя здесь, увидел за окном
- Навстречу мне летевшую Аврору,
- Путь Фебу означавшую перстом.
- Но не денницы ослеплен лучом
- Я был в тот миг, а локонов каскадом,
- Улыбкой нежной и лучистым взглядом.
- И крикнул я богам: — Луны бледней
- Вы кажетесь с моей любимой рядом!
- Померкли вы, соперничая с ней!81
— Ах, какие дивные стихи! — воскликнула герцогиня, хлопая в ладоши. — Любуйтесь Авророй сколько вам угодно, теперь я не буду ревновать, ибо по ее милости у меня такие чудесные стихи. Прочтите же еще раз, исполните мою просьбу!
Франциск I прочел еще раз стихи, посвященные фаворитке, чтобы доставить удовольствие и ей, и себе, но Анна не вымолвила больше ни слова.
— Что с вами, душа моя? — спросил Франциск I, который ждал, что его снова похвалят.
— А то, сир, что я нынче повторяю еще с большей уверенностью, чем говорила вчера: поэту менее простительно, чем королю-рыцарю, терпеть оскорбление его дамы — не просто возлюбленной, но и его музы.
— Вы опять за старое, злючка! — подхватил король, раздраженно передернув плечами. — Ну какое же это оскорбление, бог ты мой! Как же вы злопамятны, о царственная моя нимфа, раз обиды заставляют вас забыть о моих стихах!
— Сир, ненависть моя так же сильна, как и любовь.
— И все же я очень прошу вас не сердиться на Бенвенуто, на чудака, который не ведает, что говорит, который говорит так же безрассудно, как и дерется, который и не помышлял, ручаюсь вам, оскорблять вас. К тому же вы ведь знаете, что милосердие — достояние богов, милая моя богиня. Простите же безумца из любви ко мне!
— Безумца ли? — возразила вполголоса Анна.
— Да, величайшего безумца, и это истинная правда, — подтвердил Франциск I. — Я его видел вчера, и он обещал мне создать чудесные вещи. Ведь нет равного ему мастера в этой области искусства! Он прославит меня в грядущих веках, как Андреа дель Сарто, Тициан и Леонардо да Винчи. Вы же знаете, я без ума от художника, дорогая герцогиня! Будьте же благосклонны и снисходительны к нему, заклинаю вас! Право, мне нравятся и ничуть не сердят внезапный дождь со снегом в апреле, капризы женщины, причуды художника. Да простит же тому, кто мне мил, та, в которую я влюблен!
— Я — ваша рабыня, и я послушна вашей воле, сир.
— Благодарю. Зато, оказав мне милость по женской своей доброте, вы можете потребовать у меня в дар все, что вам захочется, что король в силах сделать! Но, увы, нам пора расстаться. Сегодня у нас совет. Какая скука!.. Да, наш брат, Карл Пятый, вносит много осложнений в дела короля. Он идет на хитрости, а не на рыцарские подвиги: пускает в ход перо, а не шпагу, и это постыдно. Честное слово, следует, по-моему, изобрести новые наименования для столь искусного и ловкого ведения государственных дел!.. Прощайте, моя любимая, я постараюсь быть хитрым и ловким. Какая вы счастливица — вам надобно лишь одно: всегда быть прекрасной! И небеса все сделали для этого. Прощайте же! Не поднимайтесь, паж ждет меня в передней. До свидания, и думайте обо мне.
— Всегда думаю, сир.
И, посылая прощальный воздушный поцелуй госпоже д'Этамп, Франциск I приподнял портьеру и вышел, оставив в одиночестве прекрасную герцогиню, которая, следует признаться, была так верна своему обещанию, что тотчас же стала думать не о короле, а совсем об иных людях.
65 
