Особенно,... 
49 
— Скажите, это опасение, господин Корнелиус…
— Спасибо, Роза, вы правы, это опасение…
— А вот на чем я его основываю.
— Я слушаю, говорите.
— Этот человек приходил уже несколько раз в Бюйтенгоф в Гааге; да, как раз в то время, когда вас туда посадили. Когда я выходила, он тоже выходил; я приехала сюда, он тоже приехал. В Гааге он приходил под предлогом повидать вас.
— Повидать меня?
— Да. Но это, без всякого сомнения, был только предлог; теперь, когда вы снова стали заключенным моего отца или, вернее, когда отец снова стал вашим тюремщиком, он больше не выражает желания повидать вас. Я слышала, как он вчера говорил моему отцу, что он вас не знает.
— Продолжайте, Роза, я вас прошу. Я попробую установить, что́ это за человек и чего он хочет.
— Вы уверены, господин Корнелиус, что никто из ваших друзей не может интересоваться вами?
— У меня нет друзей, Роза. У меня никого не было, кроме моей кормилицы; вы ее знаете, и она знает вас. Увы! Эта бедная женщина пришла бы сама и безо всякой хитрости, плача, сказала бы вашему отцу или вам: “Дорогой господин или дорогая барышня, мое дитя здесь у вас; вы видите, в каком я отчаянии, разрешите мне повидать его хоть на один час, и я всю свою жизнь буду молить за вас бога”. О, нет, — продолжал Корнелиус, — кроме моей доброй кормилицы, у меня нет друзей.
— Итак, остается думать то, что я предполагала, тем более, что вчера, на заходе солнца, когда я окапывала гряду, на которой я должна посадить вашу луковичку, я заметила тень, проскользнувшую через открытую калитку за осины и бузину. Я притворилась, что не смотрю. Это был наш парень. Он спрятался, смотрел, как я копала землю, и, конечно, он следил за мной. Это он меня выслеживает. Он следил за каждым взмахом моей лопаты, за каждой горстью земли, до которой я дотрагивалась.
— О, да, о, да, это, конечно, влюбленный, — сказал Корнелиус. — Что, он молод, красив?
И он жадно смотрел на Розу, с нетерпением ожидая ее ответа.
— Молодой, красивый? — воскликнула, рассмеявшись, Роза. — У него отвратительное лицо, у него скрюченное туловище, ему около пятидесяти лет, и он не решается смотреть мне прямо в лицо и громко со мной говорить.
— А как его зовут?
— Якоб Гизельс.
— Я его не знаю.
— Теперь вы видите, что он не для вас сюда приходит.
— Во всяком случае, если он вас любит, Роза, а это очень вероятно, так как видеть вас — значит любить, то вы-то не любите его?
— О, конечно, нет.
— Вы хотите, чтобы я успокоился на этот счет?
— Я этого требую от вас.
— Ну, хорошо, теперь вы умеете уже немного читать, Роза, и вы прочтете, не правда ли, всё, что я вам напишу о муках ревности и разлуки?
— Я прочту, если вы это напишете крупными буквами.
Так как разговор начал принимать тот оборот, который беспокоил Розу, она решила оборвать его.
— Кстати, — сказала она, — как поживает ваш тюльпан?
— Судите сами о моей радости, Роза. Сегодня утром я осторожно раскопал верхний слой земли, который покрывает луковичку, рассмотрел ее на солнце и увидел, что появляется первый росток. Ах, Роза, мое сердце растаяло от радости! Эта незаметная белесоватая почка, которую могло бы содрать крылышко задевшей ее мухи, этот намек на жизнь, которая проявляет себя в чем-то почти неосязаемом, взволновал меня больше, чем чтение указа его высочества, задержавшего меч палача на эшафоте Бюйтенгофа и вернувшего меня к жизни.
— Так вы надеетесь? — сказала улыбаясь Роза.
— О, да, я надеюсь.
— А когда же я должна посадить свою луковичку?
— В первый благоприятный день. Я вам скажу об этом. Но, главное, не берите себе никого в помощники. Главное, никому не доверяйте этой тайны, никому на свете. Видите ли, знаток при одном взгляде на луковичку сможет оценить ее. И главное, главное, дорогая Роза, тщательно храните третью луковичку, которая у нас осталась.
— Она завернута в ту же бумагу, в которой вы мне ее дали, господин Корнелиус, и лежит на самом дне моего шкафа, под моими кружевами, которые согревают ее, не обременяя ее тяжестью. Но прощайте, мой бедный заключенный!
— Как, уже?
— Нужно идти.
— Прийти так поздно и так рано уйти!
— Отец может обеспокоиться, что я поздно не прихожу; влюбленный может заподозрить, что у него есть соперник.
И она вдруг стала тревожно прислушиваться.
— Что с вами? — спросил ван Берле.
49 
