Особенно,... 
53 
Возчик сказал правду: вскоре за поворотом дороги глазам путников предстал замок Лавальер; а вдали, на расстоянии примерно с четверть мили, в зеленой рамке громадных кленов, на фоне густых деревьев, которые весна запушила снегом цветов, выделялся белый дом. Увидев все это, д’Артаньян, которого нелегко было растрогать, ощутил в сердце своем странный трепет: такую власть имеют над нами в течение всей нашей жизни впечатления молодости.
Планше, не имевший поводов так волноваться и удивленный возбуждением своего барина, поглядывал то на д’Артаньяна, то на дом.
Мушкетер проехал еще несколько шагов и очутился перед решеткой, сделанной с большим вкусом, который отличает металлические изделия того времени.
За решеткой виднелись отличные огороды и довольно просторный двор, где лакеи в разнообразных ливреях держали под уздцы горячих верховых лошадей и стояла карета, запряженная парой лошадей местной породы.
— Мы сбились с дороги, или тот человек обманул нас, — сказал д’Артаньян. — Не может быть, чтобы здесь жил Атос. Боже мой, неужели он умер и это имение перешло к какому-нибудь из его родственников! Сойди с лошади, Планше, и пойди разузнай. Признаюсь, у меня не хватает храбрости.
Планше соскочил с лошади.
— Ты скажешь, — продолжал д’Артаньян, — что один дворянин, находящийся здесь проездом, желает засвидетельствовать свое почтение графу де Ла Фер, и если ответ будет благоприятный, тогда можешь назвать мою фамилию.
Планше, ведя лошадь под уздцы, подошел к воротам и позвонил. На звонок тотчас же вышел седой лакей, несмотря на свой возраст, державшийся вполне прямо.
— Здесь живет граф де Ла Фер? — спросил Планше.
— Да, здесь, сударь, — ответил слуга, так как Планше не был одет в ливрею.
— Отставной военный, не так ли?
— Совершенно верно.
— У которого был лакей по имени Гримо? — расспрашивал Планше, с обычной своей осторожностью считавший, что лишняя справка не помешает.
— Господин Гримо сейчас в отъезде, — ответил лакей, не привыкший к подобным допросам и начинавший уже оглядывать Планше с головы до ног.
— В таком случае, — сказал радостно Планше, — я вижу, что это тот самый граф де Ла Фер, которого мы ищем. Откройте мне, пожалуйста, я хотел бы доложить графу, что мой господин, его друг, приехал сюда и желает его видеть.
— Что же вы раньше этого не сказали? — ответил лакей, отворяя ворота. — Но где же ваш господин?
— Он едет за мной.
Лакей отворил ворота и пропустил Планше. Тот сделал знак д’Артаньяну, который въехал во двор, испытывая небывалое волнение.
Взойдя на крыльцо, Планше услышал, как кто-то говорил в нижней зале:
— Где же этот дворянин? Отчего вы не проведете его сюда?
Этот голос, донесшийся до д’Артаньяна, пробудил в его сердце тысячу ощущений, тысячу забытых воспоминаний. Он поспешно соскочил с лошади, между тем как Планше, с улыбкой на губах, уже подходил к хозяину дома.
— Да ведь я знаю этого молодца! — сказал Атос, появляясь на пороге.
— О да, господин граф, вы меня знаете, и я также вас хорошо знаю. Я Планше, господин граф. Планше, помните ли…
Но тут честный слуга запнулся, пораженный наружностью Атоса.
— Что? Планше? — вскричал Атос. — Неужели д’Артаньян здесь?
— Я здесь, мой друг! Я здесь, дорогой Атос! — пробормотал, чуть не шатаясь, д’Артаньян.
Теперь и прекрасное, спокойное лицо Атоса изобразило сильное волнение. Не спуская глаз с д’Артаньяна, он сделал два быстрых шага к нему навстречу и нежно обнял его. Д’Артаньян, оправившись от смущения, в свою очередь, сердечно, со слезами на глазах, обнял друга.
Тогда Атос, взяв его за руку и крепко сжимая ее в своей, ввел д’Артаньяна в гостиную, где находилось несколько гостей. Все встали.
— Позвольте вам представить, господа, — сказал Атос, — шевалье д’Артаньяна, лейтенанта мушкетеров его величества, моего искреннего друга и одного из храбрейших и благороднейших дворян, каких я знаю.
Д’Артаньян, как водится, выслушал приветствия присутствующих, ответил на них, как умел, и присоединился к обществу, а когда прерванный на минуту разговор возобновился, принялся рассматривать Атоса.
Странное дело! Атос почти не постарел. Его прекрасные глаза, без темных кругов от бессонницы и пьянства, казалось, стали еще больше и еще яснее, чем прежде. Его овальное лицо, утратив нервную подвижность, стало величавее. Прекрасные и по-прежнему мускулистые, хотя и тонкие руки, в пышных кружевных манжетах, сверкали белизной, как руки на картинах Тициана и Ван-Дейка. Он стал стройнее, чем прежде; его широкие, хорошо развитые плечи говорили о необыкновенной силе. Длинные черные волосы с чуть пробивающейся сединой, волнистые от природы, красиво падали на плечи. Голос был по-прежнему свеж, словно Атосу было все еще двадцать пять лет. Безупречно сохранившиеся прекрасные белые зубы придавали невыразимую прелесть улыбке.
53 
