29 
Они направились к входной двери. Мари скакала впереди, то на одной ножке, то на двух, радовалась, там внутри ждали Микаэла, и Давид, и двадцать пять других детей, чьи имена ему бы следовало узнать, но они его не интересовали.
Они миновали скамейку рядом с закрытой калиткой. Там в ожидании сидел чей-то папаша, вроде бы знакомый, Фредрик легонько кивнул, хотя и не мог соотнести его лицо ни с кем из ребятишек.
Микаэла стояла у гардероба. Поцеловала его, спросила, скучал ли он по ней, когда проснулся. «Да, — ответил он, — скучал». А правда ли скучал? Он не знал. Ночью он скучал по ее мягкому телу; когда не мог заснуть, обычно прижимался к ней вплотную, заимствовал ее тепло, не так боялся, лежа рядом. А днем? Нечасто. Он посмотрел на нее.
Молодая. На шестнадцать лет моложе его. Слишком молодая. Слишком красивая. Будто он не годится. Будто недостоин. Надо быть таким же молодым. Таким же красивым. Кой черт вбил ему в голову такую чушь? Он в это верит? Эти мысли сидели в нем, в самой глубине. Как и побои, которые тоже там, в самой глубине. После развода он искал ее близости, она была в детском саду, а он приходил каждое утро и оставлял Мари, и однажды они немного прогулялись вместе, он рассказывал о боли и о тоске, а она слушала, они прогуливались снова и снова, и он продолжал жаловаться, а она продолжала слушать, и как-то раз они пошли к нему домой и занимались любовью чуть не всю вторую половину дня, меж тем как Мари и Давид носились по гостиной, за закрытой дверью.
Фредрик помог Мари переобуться. Снял с нее красные туфельки с металлическими пряжками, поставил на полку, помеченную слоном, ее знаком. У других были красные пожарные машины, и футболисты, и диснеевские герои, а она выбрала слона. Он дал ей сменку, белые матерчатые тапки.
— Не уходи, пап!
Она крепко вцепилась в его плечо.
— Но ты же хотела сюда? И Микаэла тут. И Давид.
— Останься. Ну пожалуйста, пап!
Он взял ее на руки, прижал к себе.
— Ну-ну, детка, ты ведь знаешь, папе надо работать.
Мари смотрела ему в глаза. Наморщив лоб. С умоляющим видом.
Он вздохнул.
— Ладно, ладно. Так и быть, останусь. Но совсем ненадолго.
Мари так и стояла рядом. Чмокнула своего слона. Обвела пальчиком его контуры, от ног вверх по спине, вдоль по хоботу. Фредрик молча повернулся к Микаэле, беспомощно пожал плечами. Так было с тех пор, как она начала работать, скоро уже четыре года, после ухода Агнес. Каждый день он надеялся, что это последний раз, что завтра он сможет оставить ее, сказать «пока» и уйти без угрызений совести.
— И надолго ты решил остаться сегодня?
Тут их мнения расходились. Микаэла считала, что он должен уходить, должен раз и навсегда показать, что хотя и уходит сразу, но после обеда все равно возвращается и забирает ее. Конечно, Мари обидится, будет плакать, но это пройдет, она привыкнет. Обычно Фредрик отвечал, что у нее самой нет детей, поэтому она не может понять родительские чувства.
— Минут пятнадцать. Как всегда.
Мари все слышала.
— Пусть папа останется. Со мной.
Она еще крепче вцепилась в отца. Но тут неожиданно прибежал Давид в боевой акварельной раскраске, промчался мимо нее, крикнул «пошли!», и она тотчас отпустила Фредрика и побежала следом. Микаэла улыбнулась.
— Смотри-ка. Так быстро еще никогда не получалось. Мари уже про тебя забыла. — Она шагнула к нему. — А я нет.
Легкий поцелуй в щеку — и она тоже ушла. Фредрик стоял в нерешительности, глядя вслед Микаэле и Мари. Приоткрыл дверь в игровую комнату. Мари с Давидом и еще трое их сверстников, сгрудившись на полу, малевали друг другу лица, индейцы сиу или вроде того. Фредрик помахал Мари, она помахала в ответ. Он пошел прочь, боевой индейский клич настиг его, когда он открывал парадную дверь.
Солнце ударило в лицо. Перекусить, что ли, в теньке? Купить газету на площади? Он решил поехать на остров Арнё, в писательскую берлогу. Будет сидеть там и ждать. Скорее всего, не напишет ни слова, но хотя бы приготовится, включит компьютер, перечитает свои заметки.
Он открыл калитку, снова кивнул папаше, ожидавшему на скамейке, и пошел к машине.
•
Ему нравился этот детский сад. С виду такой же, как и четыре года назад. Маленькая калитка, белые деревянные планки, голубые ставни. Он сидел у входа уже четыре часа. Детей там наверняка не меньше двух десятков. Он видел детей с папами и детей с мамами, которые приходили и уходили. Одиноких детей нет. А жаль. Куда проще, когда они приходили и уходили одни.
29 
