104 
Клер натянула простыню до подбородка.
— Я… я не знаю. Ведь еще есть мисс Роджерс и герцогиня. Я думаю, она уже достаточно много знает о моих поступках и словах. Наконец, есть мои родители…
— Я беру на себя мисс Роджерс и герцогиню. Что касается твоих родителей, они, кажется, не особенно беспокоятся о своих дочерях.
Клер смотрела на Тревельяна и чувствовала, что больше всего на свете ей хочется находиться все время с ним.
В эту минуту ей казалось, что она смогла бы уйти навсегда оттого, что было для нее важным до сих пор. Губы ее сжались.
— А как быть с твоей замечательной Изумрудиной Нила? Он улыбнулся.
— Жемчужиной Луны, ты хочешь сказать.
— Мне трудно запомнить, — дерзко бросила Клер. — Боюсь, у меня нет твоего опыта. Узнает ли о ней мир из твоей следующей книги?
— Конечно. Это то, что нравится читателям. Дай вспомнить: конечно, я описал Ниссу задолго до того, как вспомнил о тех скучных вещах — о размерах колес экипажей и тому подобном. Мне кажется, я написал так: «Нисса — это женственность, огонь, страсть. Она удивительна в любовных играх. Когда ложишься с ней в постель, ты как будто сдаешь экзамен на мужскую выносливость…»
Клер попыталась выскочить из постели, но Тревельян схватил ее за руку и притянул к себе. Она не смотрела на него, не хотела разговаривать и, сложив руки на груди, смотрела в стену.
— Ревнуешь — спросил он лукаво.
— Ты можешь уйти из моей комнаты сейчас же. И не трудись возвращаться…
Он поцеловал ее в шею и в упрямо сжатые губы.
— Какое тебе дело до моих отношений с Ниссой? Ведь ты же любишь Гарри…
— Ты опять смеешься надо мной, — резко сказала Клер. — Гарри, по крайней мере, относится ко мне, как к взрослой. А ты насмехаешься, как будто я ребенок.
— Ты и есть ребенок, — тихо произнес Тревельян. — Самый прекрасный взрослый ребенок на свете.
Она не знала, радоваться ей такому комплименту или огорчаться.
— Я не так хороша, как твоя Жемчужина Луны или как моя младшая сестра.
Он поцеловал ее в уголок губ.
— Ты даже не знаешь, что я имею в виду под красотой. — Он наклонился к Клер и улыбнулся. — Ты когда-нибудь была настоящей эгоисткой?
Ее почему-то встревожил этот вопрос. В беседах с Тревельяном она почти всегда выступала как праведница, страдающая за правое дело.
— Я совершила не один эгоистический поступок. Дома, в Америке, я была слишком снисходительна к себе.
— Ты получала регулярное пособие в счет причитающегося тебе наследства твоего деда. Скажи, ты давала родителям какие-нибудь деньги?
— Всего несколько раз, — бросила она и, когда Велли улыбнулся, опять попыталась выбраться из постели. — Ты мне не понравился, когда я впервые увидела тебя, и не нравишься сейчас.
Тревельян притянул Клер к себе и склонился над ней.
— А что тебе не нравится во мне? Что я понимаю, какая ты на самом деле? Или что я не рассматриваю тебя, как красивую маленькую американку — наследницу состояния, чьи деньги — самая важная вещь в мире? Или тебя беспокоит то, что я не заблуждаюсь насчет твоих родителей? Может быть, ты считаешь, что Гарри тебе нравится потому, что он так же романтичен, как ты сама? Гарри замечает только то, что ему хочется. Он считает свою мать хорошей, потому что ему хочется, чтобы она была такой. Он думает, что любит тебя, потому что ему хочется этого.
— Оставь в покое Гарри. Он хороший, добрый человек.
— Да, это правда. У него нет ни одного недостатка. Он не способен никого обидеть.
— В отличие от тебя. Ты обижаешь всех и каждого, кто хоть немного приближается к тебе.
Выражение лица Тревельяна изменилось, и он отстранился от нее.
— Да, ты права, — сказал он. Клер лежала рядом, не касаясь его и все еще злясь и на него и на себя: за то, что они наговорили друг другу, и за то, что сделали. Она не должна была пускать его к себе в постель, обязана была выгнать, когда он вошел в комнату и стоял над ней, спящей.
Девушка почувствовала, как Тревельян зашевелился будто собирался встать. Она тут же повернулась и обняла его
— Не уходи, Велли. Я так устала от одиночества.
Он крепко прижал ее к себе, и в этом объятии было так же много близости, как и в любовных ласках.
— Ты тоже это чувствуешь?
— Что «это»?
Клер прижалась щекой к eго груди.
— Одиночество.
Она стала возражать, говоря, что такой знаменитый человек, как капитан Бейкер, не может быть одиноким, что у него наверняка друзья по всему миру. Но человек, лежавший в ее объятиях, был не капитаном Бейкером, он был Тревельяном, тем человеком, что упал в обморок, когда они впервые встретились, и впервые в жизни угостил ее виски, и давал ей читать книги.
104 
