29 
— Сейчас?! — пролепетала она, глядя ему в глаза. Уж точно, трудно было считать его ребенком в эту минуту.
— Да, сейчас! Может быть, мы похожи, но в противоположности. Я полюбил тебя, как только увидел.
Мне было пять лет, когда ты пришла к нам. Мама открыла дверь. Ты стояла там, пятнадцатилетняя, очень высокая и очень тонкая, и волосы падали тебе на глаза — в спешке ты не успела закрепить их сзади. Ты была хорошенькая по-особому — тебе не надо было прибегать ни к каким ухищрениям, чтобы разбивать мужские сердца. Я взглянул на тебя и сразу влюбился, и с тех пор никогда не переставал тебя любить. Он наклонялся над ней все ниже и ниже…
— Я один из тех, кто организовал гонки Тэгги, надеясь зазвать тебя назад в Чендлер. Это я попросил отца написать тебе после смерти Чарли и пригласить тебя для обслуживания полетов нашей семьи. Я анонимно давал деньги для шести аэрошоу для тебя и Чарли, когда узнал, что Чарли пропил твои сбережения. И твой самоотверженный подвиг по спасению жертв пожара описал президенту мой дядя.
— Ты?.. — растерянно прошептала она.
— Да, я. Я любил тебя всегда. Всегда. Без колебаний. Когда ты взглянула на самолет и поняла, что полеты — это то, чем ты будешь заниматься, я знал, что мы должны быть вместе. Я встречался всего с несколькими женщинами. А в постели не был ни с одной, потому что чувствовал бы предающим тебя. Я ждал тебя, а пока ждал, заботился о тебе, как только мог, изо всех сил. — Внезапно он выпрямился и посмотрел на нее. — И вот сейчас… ты…
От того, как он выговорил «ты», по ее коже побежали мурашки.
— Я в тебе ошибся. Думал — в тебе есть стержень. Ты смогла уехать с мужчиной вдвое старше, взбудоражив целый город; ты научилась летать на самолете лучше, чем любой ныне живущий мужчина, и ты можешь смеяться при мысли, что мужчина тебе равен. Ты качалась на ветках деревьев, когда другие девочки боялись замочить волосы. Ты могла делать в жизни все, что хотела. Ты жила так, как ты хотела, не считаясь, что подумает остальной мир. Но когда пришло время любить, ты трусишь. Ты готова отбросить меня только потому, что в наших водительских правах сказано — мы разного возраста.
Она попыталась защитить себя, но он не дал сказать ей и слова.
— Не пытайся зря лгать мне или себе. Единственное, что между нами стоит — это твое нелепое убеждение, что мы не должны быть вместе из-за нашего возраста. Ты не дала себе возможности ближе познакомиться со мной. Боялась со мной разговаривать из страха, что обнаружишь — у меня есть голова на плечах, голова мужчины. Я больше не мальчик, а ты никогда не была взрослой. Я родился взрослым мужчиной, а ты, Джеки — ребенком, и всегда им останешься. Никогда не повзрослеешь, или, по крайней мере, никогда не состаришься. Ты знаешь, почему я тебя так сильно люблю?
— Нет, — прошептала она.
— Потому, что ты продлеваешь мою молодость. Неважно, сколько тебе лет, в тебе всегда свежесть детского восприятия. Ты представления не имеешь, как работает ум других людей. Мы, ординарные, думаем о закладных и болях в спине, а ты нет. Никогда не думала и не будешь. Если ты хочешь летать на самолете, ты это делаешь. Для тебя никогда не имело значения, что о тебе скажут другие. Ревность к Чарли меня сжирала. Он мгновенно оценил тебя, почувствовал, что надо ухватиться за тебя. Ты благодарна ему, но он всегда знал — ему нужно стоять на коленях и целовать землю, по которой ты ходишь. Он был уверен, что ты всегда позаботишься и развеселишь его. — Вильям усмехнулся. — Перед вашим отъездом Чарли взъерошил мне волосы и сказал: «Будь удачливей, малыш, в следующий раз». Тогда ты была наградой ему…
Презрительная насмешка исказила красивое лицо Вильяма, а то, как он смерил ее взглядом, смутило даже его самого.
— Да, ты была наградой. Я никогда не думал, что это случится, но ты состарилась, Джеки. Ты сделалась старухой.
Он постоял перед ней минуту, как будто ожидая чего-то. Может быть, он ожидал, что она обовьет его руками и скажет, что она не состарилась, а доказательство тому — ее желание жить с мужчиной на десять лет ее моложе. Но она не сделала этого. Как раз это она и не смогла сделать. Неважно, что он говорил: когда она глядела на него, она видела малыша Вилли Монтгомери, и до тех пор, пока этот образ в ее сознании, она не сможет думать о нем иначе, чем как о ребенке.
После долгой минуты молчания он сказал:
— Ладно, Джеки, ты выиграла. Или мы оба проиграли? Я пакуюсь и уезжаю отсюда немедленно.
29 
