Особенно,... 
267 
– Почему так, Крильон?
– Потому что ходят слухи, будто ваше величество питаетесь только воздухом нынешнего времени, и от этого худеете, так как воздух-то нездоровый, а я рад был бы говорить повсюду: это сущая клевета, король ест, как все люди.
– Нет, Крильон, напротив, пусть люди остаются при своем мнении. Я краснел бы от стыда, если бы на глазах своих подданных ел, как простой смертный. Пойми же, Крильон, король всегда должен быть окружен ореолом поэтичности и неизменно являть величественный вид. Вот, к примеру…
– Я слушаю, сир.
– Ты помнишь царя Александра?
– Какого Александра?
– Древнего – Alexander Magnus.[88] Впрочем, я забыл, что ты не знаешь латыни. Так вот, Александр любил купаться на виду у своих солдат, потому что он был красив, – отлично сложен и в меру упитан, так что все сравнивали его с Аполлоном.
– Ого, сир, – заметил Крильон, – но вы-то совершили бы великую ошибку, если бы вздумали подражать ему и купаться на виду у своих солдат. Уж очень вы тощи, бедняга, ваше величество.
– Славный ты все же парень, Крильон, – заявил Генрих, хлопнув полковника по плечу, – именно грубостью своей хорош, – ты мне не льстишь, ты старый друг, не то что мои придворные.
– Это потому, что вы не приглашаете меня завтракать, – отпарировал Крильон, добродушно смеясь, и простился с королем, скорее довольный, чем недовольный, ибо милостивый удар по плечу вполне возместил неприглашение к завтраку.
Как только Крильон ушел, королю подали кушать.
Королевский повар превзошел самого себя. Суп из куропаток, заправленный протертыми трюфелями и каштанами, сразу привлек внимание короля, уже начавшего трапезу с отменных устриц.
Поэтому обычный крепкий бульон, с неизменной верностью помогавший монарху восстанавливать силы, оставлен был без внимания. Тщетно открывал он в золотой миске свои блестящие глазки: эти молящие глаза – по выражению Теофиля – ничего не добились от его величества.
Король решительно приступил к супу из куропаток.
Он подносил ко рту четвертую ложку, когда за его креслом послышались чьи-то легкие шаги, раздался скрип колесиков придвигающегося кресла и хорошо знакомый голос сердито произнес:
– Эй! Прибор!
– Шико! – воскликнул король, обернувшись.
– Я собственной особой.
И Шико, верный своим привычкам, не изменявшим ему даже после длительного отсутствия, Шико развалился в кресле, взял тарелку, вилку и стал брать с блюда самых жирных устриц, обильно поливая их лимонным соком и не добавив больше ни слова.
– Ты здесь! Ты вернулся! – повторял Генрих.
Шико указал на свой битком набитый рот и, воспользовавшись изумлением короля, притянул себе похлебку из куропаток.
– Стой, Шико, это блюдо только для меня! – вскричал Генрих и протянул руку, чтобы придвинуть к себе куропаток.
Шико братски поделился со своим повелителем, уступив ему половину.
Затем он налил себе вина, от похлебки перешел к паштету из тунца, от паштета к фаршированным ракам, для очистки совести запил это все королевским бульоном, и, глубоко вздохнув, произнес:
– Я больше не голоден.
– Черт возьми! Надо надеяться, Шико.
– Ну, здравствуй, возлюбленный мой король, как поживаешь? Сегодня у тебя какой-то бодренький вид.
– Ты находишь, Шико?
– Прелестный легкий румянец.
– Что?
– Ты же не накрашен?
– Вот еще!
– С чем тебя и поздравляю.
– В самом деле, сегодня я превосходно себя чувствую..
– Тем лучше, мой король, тем лучше. Но… тысяча чертей! Завтрак твой этим не заканчивается, у тебя, наверное, есть и что-нибудь сладенькое?
– Вот засахаренные вишни, приготовленные монмартрскими монахинями.
– Они слишком сладкие.
– Орехи, начиненные коринкой.
– Фи! С ягод не сняли кожицу.
– Тебе ничем не угодишь!
– Честное слово, все портится, даже кухня, и при дворе живут все хуже и хуже.
– Неужто при Наваррском дворе лучше? – спросил, смеясь, Генрих.
– Эхе-эхе! Может статься!
– В таком случае там, наверно, произошли большие перемены.
– Вот уж что верно, то верно, Генрике.
– Расскажи мне наконец о твоем путешествии, это меня развлечет.
– С величайшим удовольствием, для этого я и пришел. С чего прикажешь начать?
– С начала. Как было в пути?
– Прогулка, чудесная прогулка!
267 
