Особенно,... 
206 
— А, — произнес д’Артаньян, у которого при всем его самообладании краска проступила на щеках. — Вам и это известно, ваше величество?
— Да. И это.
— Ваше величество, я хотел сказать, что мне было бы гораздо приятнее получить звание капитана мушкетеров в награду за храбрую атаку во главе своей роты, за уничтожение неприятельской батареи или за взятие города, чем за содействие повешению двух несчастных.
— Вы говорите правду?
— Почему ваше величество подозревает меня во лжи?
— Потому что, насколько я вас знаю, вы не можете раскаиваться в том, что обнажили ради меня шпагу.
— Вот тут-то ваше величество ошибается, и очень сильно. Да, я раскаиваюсь, что обнажил шпагу, раскаиваюсь из-за тех последствий, к которым это привело. Бедные погибшие люди не были ни вашими врагами, ни моими. И они не защищались.
Король помолчал.
— А ваш товарищ тоже раскаивается?
— Мой товарищ?
— Да. Вы, кажется, были не один?
— Не один? Где?
— На Гревской площади.
— Нет, ваше величество, нет, — заторопился мушкетер, краснея при мысли, что король мог заподозрить, будто он, д’Артаньян, хотел присвоить славу, которая приходилась на долю Рауля. — Нет, черт побери, не один: как вы сказали, государь, у меня был товарищ, и очень хороший.
— Молодой человек?
— Да, ваше величество. Но поздравляю вас: относительно происходящего вне дворца ваше величество осведомлены так же хорошо, как и о внутренней жизни Пале-Рояля. Все эти точные известия доставляет вам господин Кольбер?
— Господин Кольбер всегда с похвалой говорил мне о вас, и плохо бы ему пришлось, если бы он стал говорить иначе.
— О, это прекрасно!
— Но он также хвалил этого молодого человека.
— И вполне справедливо, — сказал мушкетер.
— По-видимому, этот молодой человек храбрец, — прибавил Людовик XIV, желая обострить чувство досады, которое он подозревал у д’Артаньяна.
— Да, ваше величество, храбрец! — повторил мушкетер.
Он был в восторге, что может обратить внимание короля на Рауля.
— Вы с ним знакомы?
— Да, лет двадцать пять, ваше величество.
— Но ему едва исполнилось двадцать пять лет! — воскликнул король.
— Ваше величество, я его знаю со дня его рождения.
— Правда?
— Ваше величество, — смутился д’Артаньян, — вы спрашиваете меня с недоверием, в котором я вижу постороннее влияние. Господин Кольбер, сообщив вам такие подробные сведения, вероятно, забыл сказать, что этот молодой человек — сын моего близкого друга.
— Виконт де Бражелон?
— Да, ваше величество. Отец виконта де Бражелона — граф де Ла Фер, который так удачно содействовал реставрации Карла Второго. О, Бражелон из рода храбрецов!
— Значит, он сын того вельможи, который приехал ко мне или, вернее, к Мазарини от имени короля Карла Второго с предложением заключить с ним союз?
— Совершенно верно.
— И этот граф де Ла Фер — храбрец?
— Государь, этот человек обнажал оружие за вашего отца большее количество раз, чем можно насчитать дней в жизни вашего величества.
Теперь Людовик XIV закусил губу.
— Хорошо, господин д’Артаньян, хорошо! И граф де Ла Фер ваш друг?
— Уже сорок лет, государь. Ваше величество видит, что все это началось не вчера.
— Вы хотели бы встретить этого молодого человека, господин д’Артаньян?
— Буду в восторге, ваше величество.
Король позвонил. Появился лакей.
— Позовите виконта де Бражелона, — приказал король.
— Как, он здесь? — спросил д’Артаньян.
— Он сегодня дежурит в Лувре с отрядом дворян принца Конде.
Едва успел король договорить, как вошел Рауль. Увидев д’Артаньяна, он улыбнулся ему очаровательной улыбкой, свойственной только молодости.
— Ну, Рауль, — встретил его д’Артаньян, — король позволяет тебе поцеловать меня. Только раньше поблагодари его.
Рауль поклонился с такой грацией, что король, ценивший все чужие достоинства, если только они не затмевали его собственных, залюбовался красотой, статностью и скромностью Бражелона.
— Виконт, — обратился к нему Людовик, — я просил принца Конде уступить мне вас и получил его согласие. Итак, с сегодняшнего утра вы состоите при моем дворе. Принц Конде был добрым господином, но, я надеюсь, вы ничего не потеряете от перемены.
— Да, будь спокоен, Рауль: служить королю неплохо, — заметил д’Артаньян, который, поняв характер Людовика, ловко играл на его самолюбии, конечно, соблюдая меру и приличие; он умел льстить даже под видом насмешки.
206 
